Он сидит за решеткой уже вторую неделю, и ему начинает мерещиться предвестие чего-то страшного. Вправду, с чего бы его держать в клетке рядом с тремя другими клетками, в двух из которых томятся (он про них наслышан) два страшных преступника, Гестас и Гесмас, кровожадные убийцы, нападавшие даже на римских солдат. Уж их-то наверняка распнут (туда им и дорога); но он-то, он, столь мелкий воришка, – почему он оказался в соседстве с ними?!
Правда, в четвертую клетку недавно бросили какого-то тихого парня, по всему, слегка тронутого умом. [Читатель, полагаю, уже догадался, Кто это такой.] Что-то он там, кажется, проповедовал; ну да мало ли нынче в Иудеи всяческих сбрендивших пророков, и никто их, кажется, покуда не распинал. Может быть, их двоих посадили в клетки так, для острастки? Обоих высекут и отпустят…
Но почему, почему их держат вместе с этими двумя отпетыми разбойниками?! Тем-то двоим – что! Они уже знают свою судьбу, они ее не страшатся (как не страшились ничего и никогда). Они скалят зубы из-за своих решеток и всё рассказывают ему, Варавве, как тяжела смерть на кресте. Им весело оттого, что его маленькое тельце вскоре будет висеть рядом с ними. Ну а тот, тронутый, знай произносит какие-то душеспасительные речи; ах, до них ли сейчас?! Автор приводит обрывки этих речей; я их здесь приводить не буду, они известны каждому, кто читал Новый Завет.
Убедительно изображен автором нарастающий ужас воришки. Тот все более и более готов поверить, что страшная участь не минует и его.
Но за что, Господи, за что?!..
* * *
И тут мы переносимся в дом прокуратора Понтия Пилата. Здесь небольшое отступление назад во времени, ибо дело происходит еще до ареста Вараввы.
Пилат в раздумьях. Ему донесли о некоем пророке, из тех, каких он здесь уже навидался, но этот якобы (согласно доносу) говорил что-то непочтительное о кесаре, а это, по закону, карается смертью. Кесаря, этого сумасшедшего Тиберия, прокуратор и сам в душе ненавидит, но – «Dura lex1». У него нет сомнений, что лже-пророка оболгали, и он не имеет ни малейшего желания подвергать того мучительной казни на кресте. Однако тут Закон и Справедливость, как видно, разошлись в противоположные стороны.
И думает прокуратор вот о чем: как бы избежать ему самому греха, как бы не сотворить столь не оправданную с точки зрения Справедливости жестокость?
И тут его секретарь, живущий в Иудее уже многие годы и знающий ее обычаи много лучше, чем Пилат, невзначай рассказывает ему, что, по одному из здешних обычаев, накануне священного здешнего праздника Пасхи можно казнить не более трех приговоренных преступников, а если их оказалось больше трех человек, то народ вправе сам решать, кого из них отпустить.
Что ж, праздник Пасхи будет вскорости; но вот беда: преступников, по закону заслуживающих мучительной смерти, в наличии всего трое: