Можно, конечно, то же самое сказать и об обрезании – что и там Он хотел явиться грешником. Однако здесь больше, потому что здесь – перед толпой народа, а там было втайне от посторонних глаз.
Но ведь Он намеревался вскоре Сам приняться за проповедь; разве не стоило опасаться, что Его не станут слушать как грешника? Но нет: Учитель смирения не стал из-за этого уклоняться от глубочайшего унижения. Он Сам захотел явиться тем, чем не был, презренным и отверженным, чтобы наставить нас.
А мы, наоборот, хотим казаться тем, чем на деле не являемся, чтобы нас хвалили и славили. Если в нас, как нам кажется, есть что-то хорошее, мы выставляем его напоказ, а недостатки скрываем, потому что мы дурные грешники. В чем наше смирение? Послушай на этот счет не меня, а Бернарда: «Есть смирение, которое создает и разжигает любовь; и есть смирение, которое рождает в нас истина; в нем нет жара. Первое – чувство, второе – познание. Если ты заглянешь внутрь себя при свете истины и без притворства, если станешь судить о себе беспристрастно, ты, без сомнения, смиришься. Истинное самопознание сделает тебя ничтожным в твоих глазах, хотя в глазах других ты, наверное, еще не сможешь вытерпеть презрения. Внутренняя работа истины сделает тебя смиренным, но этого недостаточно; нужен еще прилив любви. Истина показала тебе тебя самого правдиво и здраво, просветив тебя словно вспышкой молнии; если бы так же тебя воспламенила любовь, ты, несомненно, захотел бы, чтобы все увидели тебя таким, каков ты есть, и думали о тебе так же, как ты сам, ибо это – истина. Впрочем, когда я говорю «каков ты есть», я не имею в виду все, что есть в тебе: часто бывает неполезно рассказывать всем все, что мы сами о себе знаем. Сама истина любви и любовь к истине запрещает нам обнажать то, что повредит ближнему; иногда ему лучше остаться в неведении.
Однако если ты, скованный любовью к себе, станешь держать при себе истинное о себе суждение, то всякому ясно, что ты меньше любишь истину, предпочитая ей собственные