– Зато она уже видела тебя, – вмешивается в разговор Павел, – в обнимку с Ларисой в этом сером костюме. Подумала, что ты – это я. И потому я сейчас в другом костюме, чтобы она не перепутала нас.
Оживленно разговаривая, проходят они центр зала между танцующими и подходят к столу, где сидят Ксения Ферапонтовна с приятелями и Лариса. Пока Мария Васильевна и Ксения Ферапонтовна обнимаются, и последняя начинает горько плакать, а Мария Васильевна успокаивает ее, поглаживая ее и похлопывая по спине, молодые представляют Антонину Ларисе. Те пожимают друг другу руки, и все садятся за стол.
– Не плакать надо, а радоваться, что наши дети выросли, стали мужчинами и уже в армию призываются, – успокаивает Мария Васильевна Ксению Ферапонтовну. – Армия – эта хорошая школа жизни, где юноши становятся настоящими мужчинами.
– Ты помнишь, Маша, как мы своих мужей провожали в сорок пятом? Как они запрещали нам слезы лить. «Не в последний путь провожаете, чтобы так убиваться!» – ругался тогда Семен. Оказалось, что в последний…
– Тогда была война, – вытирая чуть промокшие глаза, тихо произнесла Мария Васильевна. – А сейчас слезы ни к чему.
Мужчины, сидящие за столом, стали ухаживать за женщинами. Налили рюмки, и один из них произнес тост, бурно жестикулируя при этом. О чем он говорил, в этом шуме ресторана сидящим за другими столами и не было слышно. Издали видно было, что все обращались к Петру и Павлу и, протягивая руки с рюмками, чокались с ними.
Молодые уходят в центр зала, танцуют, а пожилые пьют, кушают и беседуют.
Вот Ксеня Ферапонтовна подходит сзади к сидящим рядом братьям, прижимает их головы к своим щекам и хлюпающим голосом говорит:
– Детки мои, уже выросли, солдатиками стали. Сумела я вас на ноги поставить. Три года я, надеюсь, проживу, дождусь вас из армии.
– Мама, почему три? Ты три раза по тридцать три проживи, чтобы внуков своих успеть на ноги поставить, – произнес Петр.
Все это время, как она, обняв головы сыновей, разговаривала с ним, Антонина, сидящая рядом с Павлом, все смотрела на руки Ксении Ферапонтовны, на ее массивные перстни и золотые кольца, а больше всего удивил ее маникюр, перламутровый лак с разноцветным блеском, что в те годы было в диковинку.
Ксения Ферапонтовна, как всегда, своим боковым зрением замечала все: и ее любопытный взгляд, и крайнее удивление.
– Что, деточка, понравились тебе мои перстни? Павел у меня тихоня, даже не соизволил до сих пор свою девушку познакомить со мной. – Снимает с пальца массивный золотой перстень с красным рубином и протягивает Антонине. – На-ка, надень на палец.
Антонина отодвигает ее руку.
– Что вы, что вы, не надо! Я не на перстни смотрела, а на ногти. Такого лака я еще не видела.
– У тебя нет такого лака? Это Павел виноват: не приводил тебя ни разу ко мне домой. Я бы тебе подарила несколько пузырьков этого добра. – Обращается к Павлу: – Завтра приведешь ее к нам, пусть подберет лаки любого цвета. А теперь, – обращается к Антонине, – дай-ка сюда твой палец.
Берет