– Олег был варяг дикий! – сказала Ольга. – А ты – князь! Грызлись они меж собою, Аскольд и Олег, за Киев, как собаки за кость! А тебе Киев – отчина!
– Киев в христианстве вашем сгнил давно! Огнем его чистить надобно! Понавезли чепухи византийской! Скоро в баб все киевляне превратятся! Кого только нет в Киеве! И славяне, и евреи, и печенеги, и византийцы, и хазары, и аланы! Яма выгребная, а не город! И бога привезли, смех сказать, нищего-немощного! Державу сила созиждет! Надобно к варяжской силе возвращаться! С гнилого пути византийского сворачивать! Того дружина хочет, а она мне мать и отец!
– Твоя дружина наполовину христианская! – сказала Ольга.
– В том-то и беда, что зараза ваша прилипчивая! Огнем от нее освобождаться нужно! – Князь резко повернулся и ушел, хлопнув дверью.
Долго стояла посреди горницы старая княгиня. Не шелохнувшись, стояли у дверей дружинники нарочитые – немые, как притолоки.
– Погибель ты себе создал, – услышали они не то шепот, не то вздох старой княгини.
Не юношами, но мужами сильными пришли двое дружинников, нарочито безымянные (ибо несть у стражника, немо стоящего, имени), на службу к Ольге и, служа ей бестрепетно долгие годы, на службе сей состарились. Сильно их служба переменила. Сопутствуя княгине во всех странствиях заморских и во всех делах киевских, немо стоя за ее спиною, видели они все и понимали много. Может, даже больше, чем бояре думные. Привыкнув к ним за долгие годы, и старая княгиня доверяла им больше, чем боярам да воеводам.
Оба дружинника крестились в Византии, а спустя срок приняли у старцев киево-печорских обет монашеский и службу свою правили теперь, имея на то благословение особое.
После того памятного разговора Святослава с княгиней (которую надобно звать не Ольгой, как произносили славяне варяжское имя «Хельги», а по христианскому имени – Елена, но, страшась козней диавольских, сие имя Божие княгиня таила) и стала она быстро гаснуть. И ее – воительницу победную, княгиню несгибаемую – стала гнуть к земле старость. Все чаще стала она останавливаться на теремных лестницах и переходах – отдыхать, опираясь на посох княжеский. Все меньше стала играть с внуками, да и то сказать – внуки выросли, а до правнуков она еще не дожила… Все длиннее стали ее молитвы. Но Киев, да и вся держава неспокойная – пестрая, разноязыкая и воистая – были в ее воле, хотя и соблюдали покорность Святославу.
Незадолго перед смертью княгиня, сидя в кресле византийском будто на троне малом, вдруг оборотилась к ним – стражам своим многолетним.
– Ухожу я, – сказала она им, коленопреклоненным. – Срок мой близок, и смерть моя при дверях…
Тяжело переводя дыхание, она долго молчала.
– Вам – не стражам, но спутникам моим в странствиях земных – доверяю… Князь Святослав державы не созиждет! Ибо видит власть в силе, а власть – в правде. Правды же он не имеет. Правда его была, когда он на Итиль воев вел, когда державу оборонял.