Хотя лично для автора чаще всего поэзия – это признание поэта в любви (почти всегда безответной) к жизни, дабы как можно дальше самозабвенно убежать от ревнивицы-смерти, следующей по пятам и всегда готовой раскрыть объятия.
Для самого же стиха главное, чтобы самая сложная, самая глубокая и необычная метафоричность была в то же время естественной, прозрачной и понятной, такой, что легко прочитывается, чтобы содержание естественно порождало форму, через которую это содержание легко бы узнавалось. Ведь поэзия не в словах и не в строках, а между словами и между строками.
Владимиру Высоцкому
1.
Давно ль Христовы раны открывались
Глазами Лазаря в сердцах врагов?
Давно ли Савла в Павла превращали
Мелодиею сброшенных оков
Твоя гортань на ноте прорицанья,
Твоя, на вздохе откровенья, грудь,
Органными мехами потрясая
Безликий свод, куда лишь орды прут
Пожитки ненасытных суесловий?
В хмельных глазах, распластанных под ноль,
Голгофу дыбил голос твой давно ли?
Глазам твоим лишь мир иной давно ль?
Давно… А будто вот, за поворотом —
С налета в лоб звон струн и хрипотца,
Как лат бряцанье, страха и упрека
Не ведающее – гитары царь!
О, рыцарственный строй былых мгновений,
Поминовеньем скорбных лет восстань во мне,
Таранным лязгом лобового пенья
Броню забывчивых времен разбей!
Восторга пилигрим, мытарствуй с миром,
В пустыне беспросветной немоты
Нещадно расточай глагола миро,
Любимец замогильных палестин.
2.
Разбег был крут, а смерть – полет, паденье ль?
Искупится ли весь надменный быт
Парением коленопреклоненья
Пред искренностью «быть или не быть»?
В «Охоте на волков» играешь Волка —
То Гамлета ль себе в суфлеры брать,
Иль в оцепленье, на потребу толпам,
Флажком испуга рдеть и трепетать?
На сцену хлынула возня галерки.
На небе дно. И все едино мне,
Где Гамлет – в гардеробной иль суфлерской.
Вот жаль Офелию – ей на панель.
Увы, лягушка не всегда царевна.
Толпа – всегда толпа, а не народ.
И только лишь чекан стихотворенья
Сквозь ретушь времени судьбу ведет.
Октябрь
1. Узнаванье октября
Сожженных мостов остывающим пеплом
ложится листва в пестрый наст бытия.
В зеркал отрешенье подобьем поблеклым
отторгнут – о Боже! – да это ли я?
Моя ли рука содроганьем отметит
сникающий пульс, словно мельк маяка
в густеющем сонмище шторма – несметен
провал или вал в маяте моряка?
Горька, солона на меже предрассветной
несбыточность снов, и к рассвету закат
так близок, как призрак седеющей вести
предснежья зимы в октября облаках.
2. Ветхозаветность октября
В утробе требы октября,
как в озареньях поглощенного Ионы,
Ниневии наития горят
немыми угольками исподбровья.
Испробована соль стократ,
И снова рыка льва непревзойденней
собачий вой: Экклезиаст —
последний полнолунья акт задернут.
Июлю в след октябрь попал,
как в след Израиля Иеремия, —
о, лета бабьего печаль,
тебя ль нарек Амнон Фамарью милой.
3. Последний бунт октября
Просторы убраны блистаньем паутины.
Тоскливостью высокой взбиты облака —
шиньон Антуанетты перед гильотиной:
и падает кровавым лезвием закат.
В отребьях траурного обрамленья веток
на месте, падающей в обморок, листвы
зияют, жадным к зрелищам кровавым, блеском
невосполнимые пробелы пустоты,
как взгляды, жадной к наслажденьям