– Грехом меньше, грехом больше, – махнула рукой вновь прибывшая и тут заметила меня, перешла на шепот. Переговоры завершились успешно, потому что хозяйка, потуже перевязав платок и упрямо наклонив голову, направилась к дверям, сопровождаемая гостьей, видно, своей родственницей – уж очень похожи были женщины. На ходу вспомнила что-то, обернулась ко мне:
– Ты посиди пока в избе, да соседок-то не пускай, не говори ничего соседкам-то. Да не бойся, мы скоро воротимся. Двери, слышь, не открывай, ни одну! Если по нужде захочешь, потерпи маленько, или в ведро, вон, под рукомойником. Не открывай дверей-то, нельзя пока.
Вернулись они довольно быстро, но еще до их возвращения я увидел, что группку старух перед домом как корова языком слизнула, раз – и нет никого у забора. С собой хозяйка и ее родственница привели третью женщину, одетую и повязанную как-то уж совсем по-деревенски: глухое платье чуть не домотканого холста и темный платок, закрученный на манер «кики».
Незнакомка пристально взглянула на меня, и мне сразу расхотелось раздумывать над ее нарядом, даже совестно сделалось. Это была пожилая и тучная, но видно, что крепкая женщина с безбровым одутловатым лицом и прозрачными, светлыми, чуть ли не до белизны, глазами.
– Давай-ка, милок, помоги, Клавдее-то нельзя самой, – приказала она.
Мы с первой гостьей (я решил, что она сестра хозяйки) подошли к покойнику, за руки за ноги, совершенно уже холодные, но не окоченевшие, переложили его на длинный дощатый стол, хотя колдунья (а кто еще, как не колдунья) не сказала нам, что именно надо делать. Все делалось само собой. Стоило ей приказать, и в руку прыгал неведомо кем поданный стакан, а в другую – ребристая бутыль.
Колдунья развязала платок, поддерживающий нижнюю челюсть покойника, и принялась ходить вокруг стола противосолонь, против часовой стрелки, хозяйка ступала за ней след в след. Сперва они приговаривали тихонечко, одна за другой, и каждый раз, проходя слева от головы лежащего, колдунья мазала губы покойника жидкостью из бутыли. Потом ведьма заговорила громче, так что уже можно было разобрать нечто похожее на традиционный заговор с упоминанием острова Буяна и Алатырь-камня, но обильно перемежала традиционные слова ненормативной лексикой, которую я ошибочно полагал не принятой к употреблению в заброшенных деревнях. Хозяйка между тем костерила мужа, как могла, упирая на то, что он оставил ее без помощи в самую горячую пору, подвел, ишь чего удумал, не дотерпел до сентября.
Женщины ходили все быстрей, ругались громче и энергичней, и явственный стон донесся до моих ушей. Не веря своим глазам, я увидел, как шевельнулась левая кисть покойного, приоткрылись его глаза. Колдунья подхватила хозяина за плечи, помогла сесть, поднесла к его обескровленным губам наполненный стакан, приговаривая, как похмельному:
– Поправься, поправься.
Жена продолжала ругать мужа на чем свет стоит. Хозяин, скорее неживой, чем живой, сполз со