– Что боярская дума говорит? – спросил он.
– Знаешь ведь – до смерти правителя не потребно ничего обсуждать. Земство, сам сказывал, на моей стороне.
– Так оно аки ветер. Сегодня так, завтра эдак. К Сигизмунду надобно.
– Что?
– Что! Что! – вдруг вспылил Скуратов. – Как бы поздно не было! Нужен ты земским, как лягушке перья. Это я тебе тогда так, на уши соломы наплел. Помрет Иван, такой раздрай начнется… Одна надежда на короля. Хорошо бы он дал теперь Андрюшке Курбскому достойное войско и тот бы сидел на изготовке. Когда царь помрет, обойдет Полоцк и быстрым шагом сюда. Покуда многие наши стрельцы в Ливонии да на юге. Войско что я привел из-под Полоцка – так, разве для видимости.
– Не пойму тебя, Гриша.
Князь встал, расправил плечи. – Я, по-твоему, самоубийца? Опять же ты сам говорил, что ляхи меня первым на кол посадят.
– Пошутил я. Зачем Сигизмунду на троне Андрюшка? Он ведь знает, что народ его предателем считает. Ну посидит месяц другой, а опосля его на пики сбросят. Нет. Королю надобно, чтобы народ русский смирным был, а правитель в дружбе с ним. Через такого он свою веру постарается насадить, постепенно. А то поддержка Рима и большие деньги. Чуешь? Ты Сигизмунду нужен, князь. Ты!
Владимир Андреевич опять хрустнул шейными позвонками, задумался. Потом налил себе полный кубок вина, без продыху осушил. Закусывать холодной телятиной не стал, вытер рот рукавом.
– Верить тебе, Малюта, что скорпиону.
– А ты не верь, дело твое. Только здраво рассуди прав я или нет. То-то. Надобно письмо Сигизмунду сочинять. Бакуня его Андрюшке передаст.
– Чего же писать?
– Я потом скажу.
– А ежели царь комедию ломает? Возьмет завтрева и на ноги встанет. Что тогда?
– Это мы выясним.
– Как?
– Над углями еще никто не молчал. Вот и Васька Губов заговорит.
На ночь Малюта с Бакуней в Воробьёве не остались. Помчались в загородный дом Скуратова, что находился за Белым городом. Там боярин велел своим кромешникам немедля разыскать царского стряпчего Губова и тайно доставить его к нему. Бакуня пришпорил коня и вместе с дюжими молодцами умчался в ночь.
Иван проснулся ни свет ни заря. Бока ломило – не привык спать на этой широкой, мягкой кровати. В слободе обычно простым топчаном с медвежьей ергачиной перебивался. Выглянул из-за плотной шторины. Прислушался. Никого. Опустил босые ноги на пол, отдернул. Холодно. Опять холопы палаты как следует не протопили.
Взглянул на ночной глиняный горшок. Жуть как хотелось воспользоваться, но нельзя. Узнают, что справлял в него нужду, всё поймут. А ить он при смерти. Неподвижен. Подошел к двери, которая вела в столовую палату. Лестница в нужник находилась за ней. Велено было наверху никому не находиться, чтобы не беспокоить царя. Дозволялось только немому татарчонку Аги, что должен был давать больному воду и куриного бульона. Собрался уже выскочить из покоев, но внизу раздались