Докторова вернула его к этой обязанности замечанием, что, пожалуй, кофе был нехорошим… Кофе был отличным…
Немного синея, хотя профессор был грустен в душе, допил его, и Куделка почувствовал себя в праве проститься с хозяйкой. Уже первый поклон и целование руки были начаты, когда вбежал слуга, объявляя приход панны Толи.
– Задержитесь, тогда её увидите, – шепнула докторова живо. – Невозможно, чтобы вы были не любопытны. Я не знала, что она в городе. Это пора, в которую она обычно выбирается за границу, должна быть в путешествии.
Профессор, уверив себя, что потом сможет потихоньку выскользнуть, со шляпой в руке встал сбоку.
В эту же минуту послышался живой шелест платья и шибкая и смелая походка, затем показалась на пороге, как Куделка позднее говорил, Юнона.
Была это очень великолепная, во цвете молодости, но серьёзно одетая, красота, которую только можно было сравнить с красотой пани Джульетты. Высокого роста, сложения статуи, с приказывающе и немного гордо поднятой головой, со смелым и проникновенным взглядом, она входила, мягкой улыбкой приветствуя хозяйку, к которой вытянула обе руки.
Одежда не была небрежной, но в стиле строгом и более старом, чем требовал возраст. Несмотря на тёплый день, она имела на себе платье из тяжёлой чёрной материи, немного скользящей, без каких-либо украшений и добавлений, кроме нескольких фиолетовых лент. Ни одна блёстка не светилась ни на груди, ни на красивой белой шее, как из мрамора вытесанной. Несмотря на эту одежду матроны, она светилась молодостью, свежей и буйной. Лицо немного грустного королевского выражения, и, как говорил профессор, имело в себе что-то от Юноны. На вид её и на мысль, что тот оборванец, которого он спас, мог влюбиться в такую богиню, Куделка остолбенел, и остолбенелого докторова представила его прибывшей.
За Толей шла её неотступная спутница, некая жена барона Тереза фон Зейн, из польского дома, особа тихая, мягкая, спокойная, не вмешивающаяся – с которой Тола отлично ладила и любила её как сестру… Та уже не первой молодости пани, всё состояние которой муж проиграл в карты, жила на милости своей ученицы, но была для неё самой нежной подругой и самой любимой поверенной.
Среди первых слов разговора, профессор, который уже достаточно присмотрелся к Юноне, посчитал нужным ускользнуть незамеченным, тем более был неспокоен за гостя и Шекспира.
Нашёл их обоих в самых дружеских отношениях. Мурминский читал, лёжа, «Ромео и Джульетту» в пятидесятый раз в жизни, и так был проникнут драмой, что не сразу услышал и увидел Куделку.
Профессор не хотел ему признаваться, ни где был, ни кого видел. Осмотрев, что ему было на сегодня нужно, попрощался пожатием руки.
Мурминский вернулся к драме…
– Мой добрый профессор, – воскликнул он, – ты не знаешь, что за счастье дал мне в этом Шекспире. Вселяясь в чужую боль, человек немного о своей забывает. Но, ради Бога! Работы, какой хочешь работы… потому что меня эта мысль задушит, что живу твоей милостыней.
– Найдём,