– Завтра же смотрим в газете пробъявления о найме. Ты хорошенько оденешься и найдешь себе работу.
– Мне боязно даже спрашивать, каково ваше представление об «одеваться хорошенько». Я, вероятно, буду превращен в совершеннейшее посмешище.
– Я поглажу тебе красивую белую рубашку, и ты наденешь симпатишный папочкин галстук.
– Верю ли я своим ушам? – осведомился Игнациус у своей подушки.
– Или так, Игнациус, или я под залог беру. Ты что – хочешь крышу над головой потерять?
– Нет! Вы не заложите этот дом, – обрушил он огромную лапу на матрац. – Все ощущенье безопасности, которое я пытался в себе выработать, рухнет. Я не потерплю, чтобы какая-либо незаинтересованная сторона контролировала мое местожительство. Я этого не вынесу. От одной мысли об этом у меня руки обметывает.
И он протянул матери лапу, чтобы та смогла удостовериться в наличии сыпи.
– Об этом не может быть и речи, – продолжал он. – От этого шага все мои латентные беспокойства прильют к голове, и результат, боюсь, окажется в самом деле довольно уродливым. Мне бы не хотелось, чтобы весь остаток своей жизни вы ухаживали за полоумным сыном, запертым где-нибудь на чердаке. Мы не станем закладывать дом. У вас же должны быть где-то какие-то фонды.
– У меня сто пятьдесят в банке «Гиберния».
– Боже мой, и это всё? Я едва ли мог подозревать, что мы существуем, перебиваясь столь сомнительно. Тем не менее удачно, что вы от меня это скрыли. Знай я, насколько близко мы подошли к тотальной нужде, мои нервы бы не выдержали уже давно. – Игнациус почесал себе лапы. – Хотя я должен признать, что альтернатива для меня довольно мрачна. Я весьма серьезно сомневаюсь, что кто-либо меня наймет.
– Ты что хочешь сказать, Туся? Ты – прекрасный мальчонка с хорошим образыванием.
– Работодатели ощущают во мне отрицание своих ценностей. – Он перекатился на спину. – Они боятся меня. Я подозреваю, им это видно: я вынужден функционировать в столетии, кое глубоко презираю. Это было так, даже когда я работал на Новоорлеанскую публичную библиотеку.
– Но, Игнациус, тогда ты ж вообще единственный раз работал, как коллеж закончил, да и продержался всего две недели.
– Именно это я и имею в виду, – ответил Игнациус, целясь скатанным бумажным шариком в абажур молочного стекла.
– Так ты ж там только эти бумажки в книжки наклеивал.
– Да, но у меня имелась собственная эстетика вклеивания бумажек. Бывали дни, когда я мог вклеить только три или четыре таких бумажки, однако бывал вполне удовлетворен качеством своей работы. Библиотечные же власти терпеть не могли моей целостности. Им просто требовалось очередное животное, которое могло бы ляпать клеем на их бестселлеры.
– А ты бы не мог снова там работу получить?
– Я серьезно в этом сомневаюсь. В то время я высказал несколько колких замечаний даме, заведовавшей отделом обработки.