Но, как бы там ни было, взросление отметили, оно не застало её слишком старой, и постепенно дело дошло до того, что нести за ней портфель после школы у мальчишек считалось за счастье.
Фаворитов Зоська меняла часто, так как оказалась она девицей легкомысленной и довольно тщеславной. Ей надо было окончательно закрепить свою победу, продемонстрировать всем чоколовцам, что поклонников не один, и даже не пять, а «имя им – легион». И потому носильщики при портфеле сменялись со скоростью узоров в калейдоскопе.
К пятнадцати Зоськиным годам Чоколовка раздавленной жабой лежала у её ног. Началось освоение и лёгкое победоносное шествие по Куренёвке.
Она шла по куренёвскому двору, гордо неся свою симпатичную головку, снисходительно – вежливо улыбаясь сопровождавшим её кавалерам всеми тридцатью двумя зубками перламутрового жемчуга, сверкая ямочками на щеках и круглыми коленками.
Зося направлялась в магазин за очередной не то поляницей, не то арнауткой к обеду. Народ позади волновался, отпускал вслед всякие шуточки, самая смелая из которых звучала, как предложение присоединиться к их компании.
На что Зося неизменно отвечала, что, дескать, сено к лошади не ходит. Такой ответ казался ей очень изысканным, она бросала его через плечо и плыла дальше, прямо держа спину и размахивая, видимо, для баланса, пустой авоськой.
Постепенно степень кипения страстей дошла до того, что Зоськина неотразимость распространилась и на Геню – «ботаника». Его приняли в дворовую футбольную команду, правда, запасным или на ворота.
Но и это уже было победой, так как разрешение на участие в спортивной жизни двора было получено от самого «Мацолы» – отпетого хулигана и отличного футболиста, признанного лидера двора. Ему прочили ба-а-альшое будущее в футболе. Он, кажется, в свободное от хулиганства время даже посещал какой-то спортивный клуб.
Летом вся компания часто сиживала на лавочке у Зосиного, вернее, Гениного и Мальвиного подъезда, вела разговоры «за жизнь», строила заманухи насчёт похода в кино и поджидала из магазина Зосю, не то с поляницей, не то с арнауткой в авоське.
О Зосином еврействе не то, что забыли, а вроде, как и вовсе не знали, и знать не хотели. Зося мечтала и вовсе сбросить его, как ящерица хвост, не задумываясь о том, что вырастет же новый, и может быть, ещё длиннее и крепче.
И он таки вырос, вмиг потянув всё Зосино тело назад, в унизительное прошлое с убийственным: «Сара! Писать хочешь?»
Произошло это в прекрасный июльский день, когда, возвращаясь из булочной с очередной поляницей, Зося задержалась у подъездной лавочки для светской беседы.
Хоромы её тёток находились на втором этаже, и окно кухни, распахнутое настежь из-за жары, нависало прямо над лавочкой. И вдруг в такую милую, в такую непринуждённую