А Феня, как любая порядочная мать, как может, так и покрывает грех дщери своей неразумной. Тате, жизнерадостной и недалёкой весь этот ажиотаж вокруг её персоны даже нравился. Нравился он и Фене, в какой-то мере он оправдывал её некоторую холодность к детям, но поскольку они (дети) предположительно «байстрюки», то чего же можно ждать от несчастной женщины?
И несчастная женщина с хихиканьем выдавала на прокат Тате ровно на время дневных прогулок с двойняшками своё обручальное кольцо.
Таким образом, каждый день в первой половине дня, Тата, гружёная двумя бутузами и снабжённая обручальным кольцом, шокировала местную публику и задавала корма «раздувалам жарких сплетен».
В один из таких прогулочных дней на углу Искровской и Мицкевича она повстречала свою предпоследнюю любовь. Там, как говорится: была без радости любовь, естественно, и разлука была без особой печали.
Но обида на Пантелея у Таты всё же, была! Уж больно сильно он её добивался, много красивых слов говорил, а бросил как-то тихо и подленько. С убеганиями, без объяснений. В общем, роман не закруглил, а оборвал, оборвал унизительно для Таты.
Столкнувшись с ней нос к носу на улице, спросил с издёвкой:
– Твои? На что Тата ответила:
– Твои! – несмотря на то, что с момента их расставания не прошло и пары месяцев.
Следовательно, за столь ничтожный промежуток времени Таткин статус девицы, ну никак не мог подвергнуться таким глобальным переменам. Пантелей всё же на всякий случай, побледнел, как алебастр, и со сверхзвуковой скоростью исчез. И опять Тате стало смешно и обидно: «ну, дурачок, как есть дурачок».
От него всегда были одни неприятности. Однажды в молодёжном танцевальном клубе он так накачал Тату дешёвыми «чернилами», что домой её принесли на руках верные подруги.
Феня тут же учинила над бесчувственным телом дочери зверскую расправу: она втащила в ванную комнату полутруп своей несчастной дочери, зачем-то открыла холодную воду и методично стала колотить Татиной башкой об кран.
Колотила Феня с такой силой и с таким сатанинским отчаянием, что создавалось впечатление, что Таткина голова вот-вот расколется, как арбуз и всё её не хитрое содержимое рухнет в ванну и смоется тут же бегущей водой.
Подбежавшие на крик отец Таты, дядя Жора и соседка Анна Львовна, с трудом смогли отцепить Фенечкины руки от Таткиной головы. Тату увели в комнату соседей, где маленькая Зося и её бабушка (Анна Львовна) приводили пострадавшую в чувство и оказывали ей посильную медицинскую помощь.
Вскоре Тата забылась и уснула. Пробуждение было просто потрясением не только для неё, но и для окружающих. То, что они увидели утром, ни при каких условиях назвать лицом было нельзя.
С ужасом глядя на себя, Тата понимала, что былая её красота потеряна безвозвратно, не верилось, что на месте этого разбухшего блина когда-нибудь вновь появится милое женское личико Таты.
А Феня на кухне, нервически ощипывая курицу, шипела,