Подумай о себе, наконец, о Вере, если ты её так любишь! У тебя же за душой ни копейки на чёрный день! Случись, не дай Бог, что – с чем она и дети останутся?!
– Да что ты меня хоронишь, мама? – возмущался Лёва.
– Я не хороню, ни Боже мой! Но нельзя так жить: что левая пятка захотела, то и плясать. Надо думать о будущем, о здоровье, о детях! Зачем ты приехал?
– Ты что не рада, мама?
– Да я рада, я очень рада! – в отчаянии кричала-шептала бабушка, – но зачем? Какой смысл срывать ребёнка? Она только начала привыкать к нормальной жизни!
– Значит я, моя жена и двое моих сыновей (на сыновьях Лёва делал особый упор) живём не как люди, а как кто мы живём, объясни мне, мама? Нет! Я прошу тебя: объясни – Лёва начинал заводиться и злиться. Мама, его любимая мама не понимала про своего сына ровным счётом ничего!
Конечно, можно было жить скромненько на его пенсию, выращивать на грядках огурцы и помидоры, а по выходным отправлять с этими дарами природы на базар свою похожую на фарфоровую статуэтку жену.
Можно было прожить жизнь с не авантажной, не комплектной мебелью, а не с мебелью красного дерева, как у него – у Лёвы и носить драповое демисезонное пальто из какого-нибудь «Мосторга», но это была бы уже чужая, не Лёвина жизнь.
И почему и в угоду кому он должен проживать чужую и не приятную ему жизнь? Он хочет выходить из дома в светло-сером макинтоше, которого нет в Таллинне больше ни у кого, ну разве что у народного и заслуженного Жоры (имеется ввиду таллиннский Жора, он может себе позволить быть элегантен, как Лёва).
Он хочет пить с друзьями коньяк, он хочет бросать на своих студенток взгляды, от которых они моментально беременеют! Он хочет жрать пельмени мисками, плавать в холодном Балтийском море до посинения, он хочет сходить с ума от своей страстной и взбалмошной Веры, он хочет всё сразу и сейчас.
А ему предлагают вместо жизни какой-то эрзац! Да на хрена он ему? Чтобы выторговать у судьбы лишний год жизни? А зачем она ему, такая пресная, кто-нибудь спросил? Бабушка начинала тихонько всхлипывать, Лёва сразу терялся и шёл на попятный:
– Ну, мама, ну давай поедем к нам в Таллинн на праздники, гульнём, как люди, а потом всё решим!
– Ты уже всё решил и за меня, и за ребёнка, езжайте, я вас здесь ждать буду. А обратно Зосеньку привезу летом. На том и порешили.
И вот они уже стояли на киевском вокзале, груженые связкой киевских тортов, грецкими орехами, бесконечными бусами белых грибов, прощались трагично и темпераментно с бабушкой, она плакала и шептала:
– Я больше не увижу тебя, Лёва, я чувствую, что не увижу! Лёва злился, шептал бабушке горячо и нервно:
– Ну что ты, мама, ну что ты выдумываешь? После праздника я привезу Солоху, всё будет хорошо, ты приедешь к нам на лето! Но бабушка не слушала Лёву, она мяла в своих ладонях маленькую Солохину ручку и тихо, как-то обречённо плакала.
Ехали