Он не ошибся. С тех пор, когда эти руки обнимали его, они стали сильнее. Сильнее и грубее.
– Занимаетесь физкультурой?
«А он образован», – мысленно отметила Гончая. Впрочем, он и раньше был далеко не глуп, иначе не влюбилась бы в него так безоглядно.
– В основном – бегаю.
– Бегаете? Где?
А ведь было время, когда он говорил ей «ты» и не задавал таких вопросов.
– Где придется.
Вряд ли Шерифу что-то прояснил ее ответ, но уточнять он не стал.
– Нужно убрать с путей трупы. Поможете мне?
– Разве у меня есть выбор? – усмехнулась Гончая.
Ее вопрос удивил Шерифа.
– Выбор есть всегда.
Вот как? Интересно, что бы он сказал, если бы она произнесла те слова, которые страстно желала услышать от него? Сказал бы, что еще слишком молод и не готов к совместной жизни или что они слишком мало знают друг друга? Впрочем, она никогда не поставила бы его перед выбором. Тогда она была слишком гордой!
А сейчас? – раздался голос девчонки, только что вырвавшейся из болота Театральной.
А сейчас это уже не важно, потому что она больше не та наивная девчонка с радостно колотящимся при встрече с ним сердечком! Она Гончая! Да и он теперь отзывается на другое имя. А ту дуреху, когда-то давно глядевшую на него на Павелецкой влюбленными глазами, он уже и не помнит. И пока они носили и укладывали вдоль стены туннеля тела погибшего брамина и раздавленного дрезиной чиновника, он смотрел на нее подозрительным взглядом Шерифа, а не глазами парня, встретившего после долгих лет свою прежнюю возлюбленную. Да и любил ли он ее?
– А где спутник этого? – указала Гончая на застреленного брамина, нарушив затянувшееся молчание. – Вы его видели?
Шериф кивнул.
– Это из-за него мы здесь. Прибежал на Краснопресненскую, кричит, в туннеле обвал. Вот нас и послали проверить.
– Значит, он сейчас на Краснопресненской?
– Беспокоитесь, что без него никто не сможет подтвердить ваши показания? – проницательно прищурился Шериф.
– А мне следует беспокоиться?
Шериф неопределенно пожал плечами, и в этот момент неожиданно раздался громкий и по-детски сердитый голос Майки:
– Мама говорит правду! Дяде было очень больно, он сам попросил ее.
Что-то сжалось у Гончей внутри. По ощущению было очень похоже, как сжималось в груди ее сердце, когда она глядела на своего возлюбленного много лет назад. Только сильнее.
«Мама говорит правду! Мама!»
Майка никак не могла понять, сказала она правду или солгала. Женщина-кошка не хотела убивать умирающего человека, ей было тяжело это сделать, очень тяжело – Майка это почувствовала. Но когда он попросил ее об этом, чтобы избавиться от боли, она заставила себя выстрелить. Так что Майка сказала дяде Шерифу чистую правду. Но она назвала женщину-кошку мамой и в этом солгала! Но весь ужас заключался в том, что защищая женщину-кошку, невозможно