Вместе с болью и тошнотой в мозгу билась одна и та же мысль: я ничтожество.
Бездарность. Ничтожество. Жалкая никчёмная тварь. Коль скоро я не способна вызвать в человеческом сердце не то, что любовь, а даже элементарную симпатию, то и не заслуживаю участи лучшей, чем имею. Всё, что я получила – это лишь самое естественное развитие событий. Я не пригодна ни для чего иного, кроме бессмысленных бесконечных страданий.
Всё чаще в доме звучало вычурное слово: экзорцизм. Его произносили многозначительным шёпотом, с придыханием, с трагическим выражением лица, и сопровождали косыми взглядами в мою сторону.
Экзорцизм – от греческого «exorcio» – «обязывать клятвой», «заклинать». Как будто я не понимаю, кого именно и какой конкретно «клятвой» собираются «обязать»! Что ж, это будет закономерный итог моих злоключений. История моих бедствий получит единственно верное окончание.
Давайте уж, что ли, экзорцируйте побыстрее. Туда мне и дорога. Как он сказал? «Убирайся ко всем чертям…». Нет, не так. Он сказал: «Возвращайся в преисподнюю».
Я жажду получить справедливое возмездие за мою полную несостоятельность. Я заслуживаю самого сурового наказания. Я не имею права даже зваться демоном. Позор воздушного племени! Только смерть избавит меня от страданий. Но, кажется, я бессмертна? Или уже нет? Впрочем, какая разница… Люди склонны считать, что после смерти у них всё кончится – а оно только начинается. Я полагала, что у меня всё только начинается – а оно взяло и разом закончилось. Мир вывернулся наизнанку… Какая разница…
Сегодня утром приходил Виктор. Якобы, обеспокоенный состоянием Марии. Ещё бы – одна из самых пунктуальных его прихожанок уже неделю не показывалась в церкви! А памятуя о том, что у неё в последнее время отмечалось некоторое расстройство здоровья, он испытывал вполне естественную тревогу: не случилось ли чего? Не требуется ли помощь? Вот и зашёл узнать.
Родители встретили его суетливым оживлением.
– Проходите, отец Виктор, располагайтесь… Мари – ничего, только простыла, у неё жар, пятый день в постели…
Отец нервно поджимает губы, но они всё равно дрожат. В глазах у матери стоят сдерживаемые из последних сил слёзы. Они плещутся, как два озера, готовые перелиться через края берегов…
– Убегала из дома… Как – непонятно, через окно, что ли? Все двери были заперты изнутри… Явилась среди ночи, колотила в дверь, перебудила весь дом… Вся мокрая до нитки, насквозь, на улице – ливень… Ничего не слышит, не соображает, как опоённая чем… Ничего не говорит, молчит, и лицо такое… застывшее…. Словно неживая уже… С тех пор вот и с постели не встаёт… Горячка началась… Доктор Жирандоль подозревает пневмонию…
Мать уже рыдает, отвернувшись к стене,