Во временах и далях. Автобиографический роман. Татьяна Петровна Томилова

сезона, еще зимой. Помню заваленный снегами парк, через который, ради моциона и сокращения пути, приходилось прокладывать дорогу в деревню, карабканье на холмы и спуски (часто – на подолах пальто) в овраги, особенно с Парнаса. Нельзя сказать, чтобы экстрим меня увлекал, но – спускалась мама, спускалась и я. На обратном пути к далекому трамвайному кольцу, пытаясь скормить бутерброд с котлетой, мама с раздраженьем убеждалась в тщетности своих усилий разбудить во мне здоровый аппетит. Еда была основной мукой моих довоенных лет. Поскольку мне всегда хотелось только уже у кого-то пробованных мороженного и лимонада. Мама же потакать вредным моим вкусам опасалась, считая эскимо проводником простуды, шипучие же напитки – прямой отравой. Как-то в антракте детского спектакля я, нервно выстояв очередь, купила на данные мамой деньги («возьми, что хочешь») бутылку лимонада. Мама застала меня за опорожнением второго стакана и в ужасе изъяла бутылку. И допивать ее она, вероятно, по педагогическим соображениям, не стала.

      Комнату выбирали в наиболее скромных домиках, однако с верандой на случай дождливой погоды. Не смущаясь оклеенными самыми дешевыми обоями, а кое-где – и просто газетой, стенами, смотрели лишь на их чистоту и отсутствие клопов. Помимо того, интересовались наличием в семье детей моего возраста. Им мама отвозила мои вышедшие из употребления игрушки, устраивала между нами тематические конкурсы на лучший рисунок (например, – двух дерущихся петухов, козлят и мальчишек). Трудились мы с хозяйским Колей над этой нелегкой задачей за столом на веранде, ладошкой прикрывая листочки от подглядок. Наградой в этих беспроигрышных соревнованиях бывала коробка цветных карандашей. Игрушки же вызывали скорее удивление, играть с ними сельские дети совершенно не умели, да и взрослые считали это пустым баловством.

      На прогулки нас с Ритой сестры выводили одновременно. Если не на станцию за керосином (и – вожделенным шариком мороженного в вафельках), то для обхода наших «знаковых» мест в Шуваловском парке. Ими были признаны мрачноватый пруд с готической церковкой на высоком берегу и таинственным склепом некого Адольфа Полье под нею, довольно разрушенная каменная скамья на вершине скользкого от сосновых игл холма. И, конечно, – полянка в старом хвойном леске с древней елью, известной нескольким поколениям дачников своим обнаженным драконоподобным корнем. Эта ель, под которую и мама, и я водили уже «своих» детей, совершенно усохшая, недавно срублена и распилена. Но все так же, среди непролазного кустарника, в зеленой шубке, встречает меня старый дракончик. Подолгу засиживались наши наставницы с вязаньем на гранитных валунах у опушки ельника. Мы же рыскали поблизости, преследуя громадных стрекоз, цеплявшихся за наши нагретые солнцем панамки.

      Совершался и более долгий променад на Воронью гору, крутой берег «чухонского» (теперь – «финского») озера с зеленым островком посередине.