Итак, пообщались, если можно сказать, сцепились авторитетами. Он мне: я тебя в камеру закрою, я – погоны оставишь на бетонном полу. До сих пор помню имя его: Жориком звали. По взрослому не Георгий, наречен при рождении Жоржем. Может, имечко повлияло на характер этой особы, или бездумная власть развила в нём наклонности идиота?
А в коридоре на нашу «цыганочку с выходом» собрались все не только менты, но и пара-другая подследственных. И среди них тот подполковник, без кобуры и фуражки, стоит, как линялое бельё на промозглом ветру: обвисший и серый.
Сели с ним в стылой следственной комнате, и пошла беседа начистоту.
Итак, его версия.
Петровича вызвал к себе прокурор, полковник и друг, только не кум.
«Виталик, садись, кури, у меня дорогие. Да и сядь, напиши что-нибудь, зря что ли, комиссия у тебя месяца два заседала».
Виталик и пишет. Только что удивило: прокурор на какой-то бумаге печать не там ставит. Мы все привыкли, что на казённой бумаге печать ставится не абы где, а слева внизу. А тут синенький кругляшок ставится вверху, да ещё и справа.
Подивился, хотел было даже и пошутить. Совсем, дескать, заработался дружбан, уже печать не там ставишь, где надо. Предложил для разрядки: пойдём, что ли обедать. Подсказал прокурору: чего ты печать то ставишь не там? А тот убедительно твёрдо в ответ: «там, Виталик, именно там»! И на кнопку звонка нажал твёрдым пальчиком.
Зашли в кабинет двое, надели наручники на руки, а прокурор им вслед: «дураки, санкцию на арест заберите»! И эту самую бумагу им отдаёт.
А недописанные другом листочки бумаги так и остались у прокурора на столе.
За дело шустрее шустрого взялся следак, молодой и ретивый. То ли погоны хотел зарабатывать, то ли квартирку себе, то ли по жизни был таким, но рвение было жуткое. В ход шли и «я тебя урою!», и «сына не скоро увидишь, если вообще увидишь», и вовсе непечатные вещи.
Помучал следователь Виталика часа три, не дождался признания, и вызвал конвойного: в камеру, придурка такого!
А в камере что? Красота! Трое сидельцев, что шли за убийство, времечко коротали за картами и галдежом. Виталик съёжился, мечтал в полутень превратиться. Так и сидел, скорчившись, на полунарах. Ночка прошла.
А наутро увидел, что в камере полушубок пропал, свой, флотский и офицерский. Спрашивать вот у этих, что ждали автозак ехать в суд на расправу? Решил, что следователь молодой какой никакой, а всё же военный. Поймёт, что если не полушубок, то хотя бы китель жена передаст: в камере холодно до лютой дрожи.
Пришёл следователь, заикнулся Виталий про китель. В ответ ни гу-гу.
С женой повидаться просил, в ответ только заржали. Случайно тут вспомнил мой телефон. И то, самому позвонить не позволили, капитан (следователь) обещал сам позвонить. Позвонил.
Я вижу: человек духом совсем уж упал. И странные какие то глаза у него: красные от крови белки, глаза навыкате. Смотреть неприятно. Думала: били. Ан нет.
Но всё по порядку. Бить то не били, но от тоски, от предательства друга: сколько