И очень много рабов…
Кто воевал, то было не важно. Русичей князь побеждал или половец-хан, рабами торговали оба, не брезговали. С половцем даже лучше дружили: товар на пути сберегал, рабов накормить, так подкармливал. С князем похуже: продавая людишек, торго вался нещадно, на дальний прокорм деньги обычно зажиливал, рассуждая не здраво, авось, доберутся.
ИИСУС сказал им (евреям):
«Если бы Бог был отец ваш, то вы бы любили Меня, потому что Я от Бога исшел и пришел, ибо Я не сам от себя пришел, но Он послал Меня…
Ваш отец диавол, и вы хотите исполнять похоти отца вашего;
он был человекоубийца от начала и не устоял в истине; ибо нет в нем истины; когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи».
Комнин
Император ромеев дремал. Редкое счастье вздремнуть после жаркого полудня перепало повелителю христиан.
В покоях дремота настигала даже рабов. Сонный Константинополь переживал полуденный зной.
Спать не спалось, сказалась привычка. Усталостью власти привычка была, устал от ежеминутного напряжения: вдруг да отравят, нож в спину воткнут? Опасность бодрила, щекотала чуткие ноздри.
Власть дорого стоила Алексею Комнину. Император ромеев, т. е. шелка и парча, блеск бриллиантов, несметны сокровища, поданных масса, почти миллион только в столице, и нож, или меч, а то и просто отрава сонному в ухо. Так лучше не спать, а так, подремать. Полумрак почивальни не беспокоил никто и ничто, даже парчою и золотом вышитые шторы не колыхал ветерок. Духота мучить не мучила, так, слегка беспокоила сонного.
В дремоте полумрака вспомнилась то ли жуткая, то ли смешная история, что случилась давненько, лет так шестнадцать назад.
В зимнюю ночь варанги (варяги, так греки называли наемников с Севера) из русов напились на дармовщинку вина, сицилийского зелья. Своя медовуха давно уж приелась, и одурели, конечно. Прорвались, смяв по пути англосаксов, к дворцу, пронеслись по нескончаемой анфиладе покоев, наконец, ворвались к нему, басилевсу. Одни еще сдуру ломились в открытые двери, другие уже натянули тетиву тугих и тяжеленьких луков. Стреляли в него, как в мишень.
Тогда басилевсом, как и сейчас, владело оцепенение сна. Он стоял, как стоял, то ли спал, то ли грезил. Смотрел на себя, на пьянющих варангов, как будто жрецы показали, как в детстве, бегущие картинки царского бытия. Нет, он тогда испуганным не был. Воин есть воин, спокойно стоял, молившись в душе Пресвятой Богоматери.
Громкие без церемоний излишних