Или посмотрите на его дом: высокое кирпичное здание в колониальном стиле в северной части Балтимора. Даже в то раннее январское утро, когда от солнца остался лишь розоватый тон в непроницаемо белом небе, было ясно, что дом Моргана расшатан и раздроблен. Мраморные ступеньки крыльца стерлись по краям, точно старый обмылок; в окнах первого этажа видны были толстые кружевные шторы, однако на втором, где спали дочери Моргана, шторы были сшиты из фрагментов американского флага, а на третьем, где спала его мать, – снова кружева, за которыми смутно просвечивали свисающие ветви папоротников. Заглянув же внутрь дома, вы обнаружили бы частицы неродственных миров родственных людей: школьные рюкзачки дочерей, наваленные в холле под батареей отопления, которая служила также полочкой для почты, вешалкой для свитеров и тумбочкой для записок; на кофейном столике гостиной громоздилась скрепленная резинкой башенка из брошюр «Лиги избирательниц», где состояла жена Моргана; у холодного кирпичного камина спала, подергивая лапами, потому что ей снились кролики, старенькая одышливая собака его матери, а под софой покоилась доска для криббеджа (об этом никто не знал, доска уже не одну неделю считалась потерянной). Имелся также наполовину собранный паззл – вид альпийской деревни по весне, – за которым коротала долгие и мрачные стародевичьи дни его сестра Бриндл. Церковную колокольню она сложила, прямоугольную ограду ее – тоже, и целый горный хребет в лавандовых и лиловых тенях, но с небом ей было не сладить, это уж точно. Она никогда не справится с пустой, неизменчивой синью, которая соединяла все со всем.
В застекленном книжном шкафу у двери столовой стояли, завалившись набок, или просто лежали книги – заброшенные Морганом руководства, напоминавшие о разнообразных приступах его энтузиазма (как реставрировать старые картины и полировать старую мебель; как