– Привет! – сказала Сефия. Ей еще не приходилось находиться так близко к юноше ее возраста.
Убирая свернутую веревку в мешок, она отвела глаза от его обнаженной кожи.
– Я Сефия, – произнесла она.
Юноша, не сказав ни слова, сел – так медленно и осторожно, что гамак даже не шелохнулся. Он осторожно осматривался – как это делает новорожденный детеныш какого-нибудь животного, который видит мир впервые. Новым ему казался даже сероватый свет, просачивающийся сквозь листву деревьев. Он потер глаза.
Как Сефия вскоре догадалась, юноша не разговаривал. Она даже не знала, может ли он говорить. Он просто наблюдал за ней спокойными любопытствующими глазами, пока она укладывала гамак в мешок, а потом без слов последовал за ней вниз с дерева.
В его нелепой беззащитности было что-то милое. Он просто стоял и ждал, когда Сефия будет что-нибудь делать, хотя ее немного и раздражало то, что ей приходилось чуть ли не силой вкладывать в его руки жестянку, чтобы он попил.
Пока юноша утолял голод, Сефия, насколько это было возможно, очистила и наложила повязки на его раны. Она умела это делать, поскольку ей часто приходилось зелечивать и собственные ушибы и царапины. Она старалась делать это как можно осторожнее, чтобы ее прикосновение не заставило юношу вздрогнуть и отпрянуть, но он был такой худой, что и при самом нежном прикосновении под его кожей оказывалась кость. В его волосы набилась солома и земля, но он, казалось, не замечал этого.
Сефия старалась не смотреть на шею своего спутника. Неестественно стянутая, кожа вокруг его горла была розоватой; ожог заживал неравномерно, оставив неровно поблескивающий воротник. Сефия хотела спросить, откуда у юноши этот шрам, но передумала – эту историю ему вряд ли захочется рассказывать. Она, к тому же, не была уверена, что ей самой захочется ее слушать.
Вероятно, Хэтчет и был импрессором. Говорили, что люди, похищавшие мальчиков, особенно были заинтересованы в том, чтобы найти одного-единственного мальчика, мальчика из легенды. Считалось, что он станет величайшим полководцем, командиром непобедимой армии. Импрессоры и искали его – убивая сотни, чтобы разыскать единственного.
Кроме шрама на шее, у юноши было пятнадцать ожогов на правой руке – длиной в ладонь и шириной с палец. Они шли параллельно друг другу от плеча до локтя.
Сефия не стала расспрашивать и про них, зато спросила про начертанный на ящике символ, нарисовав его на земле: круг и четыре линии.
Юноша покачал головой.
Вздохнув, Сефия указала на запад и сказала:
– В той стороне город. Идти до него полдня. Никуда не сворачивай и придешь, а там кто-нибудь отведет тебя домой.
Повинуясь, юноша повернулся в указанном направлении, но потом вновь оборотился к Сефии. В глазах его застыл