– Ты чего это, сынок? – Стародубцев хмыкнул и посмотрел вприщурку. – Со своей собакой перепутал?
Несколько мгновений Пустовойко прожигал его такой же лютой ненавистью, которой только что прожечь пытался жёнушку свою. Но потом он встряхнулся. Натянуто, резиново заулыбался, выходя из-за стола. Распахнул широкие объятья, показывая потные подмышки.
– Солдатеич! Кремень-человек! Да я ж тебя люблю! Ах, Стёпа! Стенька Разин! А то посидел бы ещё. Выпил бы маленько, всё легче будет. А?
– Нет. Теперь уже не будет.
Молча вышли на крыльцо. Хозяин, раза два икнув, до калитки проводил. И вдруг насторожился.
– Эй! – окликнул, присматриваясь. – Кто тут?
– Так я же давеча сказал – это Доля моя, – негромко, смущённо проговорил Стародубцев и сердито прикрикнул: – Иди!
Я сейчас! Ну, кому говорю? Шаги в тишине прошуршали.
Пустовойко изумлённо поцокал языком.
– Вот это баба, – прошептал, – не то, что моя…
Они постояли ещё, невесело поговорили.
Ночь была. Жуткая ночь. Ни луны, ни звёздочки не видно. Никогда ещё, кажется, не было такой кошмарной ночи над землёй. И только изредка небо вдалеке распарывали молнии и до слуха едва доносились громовые орудия.
За углом сарая, покосившегося после землетрясения, Пустовойко справил малую нужду и вдруг почувствовал звериное желание любви. Так с ним всегда бывало после выпивки. Он вернулся в дом и поплотнее закрыл двери детской спальни.
Законная супруга лежала на кровати. Аппетитная, сдобная. Горячие груди, роскошные бёдра, большая корма. Он хотел подвалить к ней под жаркий бок. Всю дурную хмельную силу выхлестать хотел, чтоб замертво свалиться до утра. И вдруг жена сказала, не открывая глаза:
– Иди, проспись. Воняет, как из бочки.
«Вот баба-дура, сука, – мелькнуло в голове, – теперь не уломаешь!».
Он уже неоднократно убеждался в неприступной крепости. Ни спереди, ни сзади не атакуешь. Можно было бы силой взять, нахрапом. Такое уже случалось. И жена была довольна, между прочим. Сопротивлялась, зараза, но довольна была. Извращенка. А может, ей как раз того и хочется? Так значит, надо действовать.
Надо-то надо, но не хватало решимости. Ещё бы грамм двести решимости – и тогда бы он показал, где раки зимуют. Так в чём же дело? Надо съездить за «решимостью». Теперь и днём и ночью продают. Конечно, можно было бы за поллитровкой пешком сгонять, но зачем же себе отказывать в удовольствии, если в конюшне твоей – то бишь, в гараже – сто двадцать кобыл. При таком хорошем табуне просто грех пешкодралом топтаться по ночным закоулкам, не просохшим от слякоти.
Крыльцо было высокое. Он чуть башку не разбил, поскользнувшись на верхней ступеньке. Ключи от машины, позванивая, отлетели куда-то. Опускаясь на карачки, Пустовойко пошараборился в темноте, рыча и ругаясь по матушке. Не смог найти ключи.
Где-то за рекою шарахнул гром и ему вдруг вспомнились танки возле Белого Дома в Москве. И в душе заклокотала злоба. Горячая злоба на старых столичных