Она вышла из ванной и направилась в гостиную, но там было пусто. Ева и Филипп перебрались на кухню приготовить еще одну порцию кофе. Ее весело облаяла глупая собака. На круглом столике ждали три чашки. Ева показала чашку для гостьи.
– А это твоя?
– Да.
Ева колдовала у кофеварки. Филипп допивал свою чашечку. Никто не обратил внимания на то, что она так открыто держит в руке. Но странное дело, Лилит вышла из убежища смерти совсем другим человеком. Ее внезапное чувство отъединенности от всего людского и отпадение от человеческого сделало ее абсолютно безразличной и к тому, что происходит с ней самой! Филипп и Ева были ей так неинтересны, она была уже так далека от них, словно взмах циркуля вырезал ее из ткани мясистого бытия.
«Неужели я только что хотела убить эту курицу?» – с чувством ошеломления думала Лилит, взирая на Еву, отпивая остывший кофе и отпихивая ногой пылкого пса, который мог порвать французские колготки. Поставив склянку с ядом на край стола, отпрянув от циана, она видела ее в новом свете: пресное лицо, слегка рассеченная шрамом левая бровь, кухонные жесты – ее идеал: киндер, кирхен, кюхен… А он? И здесь как бы впервые она смотрела на эти одновременно резкие и слащавые черты бледного лица. Он показался Лилит жеманным, даже приторным. Он слишком нянчился со своей раной, не спешил встать на ноги и вышвырнуть прочь подлую трость. Полированная палка из ореха с гнутой ручкой льстила его самолюбию, и это было так ничтожно. Да и само ранение, и саму дуэль золотых мальчиков она сейчас воспринимала как сплошную глупость, и только. Отпрянув от циана и отшатнувшись от своего чувства, бестия цинично изучала трех подопытных кроликов – себя в том числе – и думала, что, например, простые привычки значат в жизни гораздо больше любви. Допивая крепкий чудесный кофе, не тот с выпаренным кофеином, какой пьют в этой стране, а настоящий бразильский отборный Сантос, Лилит уже задним числом, почти что нехотя поняла, что именно надежда на безнаказанность употребления цианистого калия все равно превратила бы все – и ужас, и любовь, и другие чувства – в одну фальшивую дурноту. Взяв в руки голову покладистой собаки, Лилит, не мигая, разглядывала это презабавное чудище, нечто ушастое из сплошной шерсти, откуда смотрели на нее блудливые круглые лужицы жидкости с кругляшками зрачков – и эти-то лужицы, плевочки Творца называли по-русски «глазами собачьими». А ниже – слюнявая пасть. Тубо пытался вырваться из тисков и скулил от паники перед безволосым лицом жуткой гостьи. «Фу! – она с отвращением оттолкнула сеттера. – Здравствуй, отрешенность!» Она