– А можно стрелять с колена? – крикнул он.
– Нет, нет, – вмешался доктор.
– Помолчи, – подсек Карабан и обратился к Росциусу: – Разрешим?
– Нет, так они точно пристрелят друг друга.
– М-да, – Карабан все еще отплевывал слюнявый розовый снег, – стреляй стоя!
Хмыкнув, Билунов вдруг расстегнул молнию на джинсах.
– Надеюсь, это не запрещается?
И стал демонстративно мочиться в сторону пули.
Тут же грянул выстрел.
Билунов вскрикнул и упал на колени, обливая мочой брюки.
Пуля пробила ляжку!
На выстрел из чащи вылетела сойка и, сделав плавный вираж, снова вонзилась в гробовую еловую тьму. Ее напуганный зигзаг наискосок повис над поляной.
– Бегом! – Карабан рысью погнал доктора к раненому.
Подбежав, врач вытащил скальпель и взмахом пьяной руки распорол сырую от крови с мочой левую брючину. На простреленной ляжке вился, впиваясь в мясо, и бил темно-алым хвостом венозный червяк.
Билунов в испарине стиснул зубы.
– Навылет! Держи ногу! – и стал накладывать тугую повязку.
– Можешь стрелять? – орал Карабан, поддерживая ногу.
– Могу. Тащи пушку.
Нога упала в снег – Карабан побежал к Пруссакову – вырвал пистолет из мерзлой руки и опрометью назад – понимал, что Филипп вот-вот не сможет стрелять.
Донесся тревожный стрекот сороки, птицы виселиц, но заточенной тушки в чаще не было видно.
Доктор влил в горло Филиппа винтовой струйкой коньяк.
Взяв ПМ левой рукой – Билунов был левша, он оперся правым коленом в снег и, бегло, быстро слабея, мимолетно прицелившись прищуренным глазом, выстрелил.
Мимо!
Новая порция снежной пороши ссыпалась с ели, обнажая массивные нависшие лапы в игольчатых ножнах.
– Хватит! – кричали хором Росциус с Карабаном.
– Несите в машину! – пузырился слюною доктор.
Но Билунов велел продолжать пальбу.
Все пункты картеля были нарушены.
Карабан, матерясь вполголоса, загнал в пустую обойму новый одиночный патрон и снова побежал унизительной рысцой вдоль дистанции… трактирный половой на ристалище гордости.
Нетрезвый от страха Илья не мог найти сил, чтобы прицелиться и выстрелил почти наугад.
– Вот черт! – воскликнул врач. – Попал!
Зато дятел оборвал ледяной перестук барабана.
Пуля пробила черную грудь Филиппа повыше правого соска, и на свитерке закипела красная пена. С тяжелым свистом выходил воздух из легкого.
– Пробил легкое!
– А! А, а, а, – кричал Филипп сначала громко, затем все глуше оседая голосом в хрип. Его душа очнулась от боли в потном хрипящем теле, рот был полон слюны. Ему чудилось, что его проткнули раскаленным прутом. И смерть была лучше боли.
Птицы кружком поминок сгрудились над его зимней юностью.
– Стоять!