Корабль шел в открытом море, слева, сколько ни вглядывайся, не видно контуров берега. Морской ветер подхватывал брызги и нес пенные клочья вдоль борта, уходившего вниз отвесной стеной. Солнце еще только начинало свой взлет в непобедимый зенит, и было свежо, но впереди занимался заревом блеска исключительно жаркий день, слишком ровным был размах моря, пятна мазута нежно ежились на поверхности, а светлые переходы неба обещали недостижимую высь. Лилит заметила, что поручни, на которые она облокотилась, в одном местечке проржавели, и, осторожно вытянув руку, брезгливо обхватила ладонью мерзкое ржавое пятно и сладко и страстно измазала пальцы в липучей кашице, от ее нажима поручень стал подтаивать, словно был сделан из ледяного прута, и сгибаться, словно олово. Еще немного нажима, и она бы выжала из железа перекошенный дух Адольфа. Опять! Лилит отдернула царскую руку, а потом отрешенно разглядывала грязную, кирпичного цвета ладонь. Она не смывала грязь весь сонный солнечный день.
А затем пошли очередные сутки отчаянного сопротивления быть.
В Батуми компанию встречал Вадик Карабан, который пригнал на юг свой громоздкий танк – спортивный «форд». Он алчно звал всех в горы. Корабль был брошен, но тут нервы Лилит не выдержали раздвоения, и она решила одна возвращаться в Москву. Илья даже не пытался ее удержать, он уже понял этот железный характер. На маленьком самолетике местной авиалинии она перепорхнула в Тифлис. Не обошлось без приключений, они чуть не угодили в грозу и, обходя опасность, летели почти на час дольше, и пронеслись над Большим Кавказским хребтом, подлетая к Тбилиси с северо-запада. Наверное, впервые Лилит испытала гибельный страх: небесный драндулет с чисто южной беспечностью опасно проплывал над серыми зубьями хребта так близко, что она видела трещины, засыпанные снегом, кусты, крупные камни, а потом земля вдруг обрывалась – вместе с сердцем, и внизу распахивалась отчаянная бездна, на дне которой еле-еле виднелась матовая змейка реки в ложе из зеленого мха. Это были дикие леса с высоты поднебесья.
И вот спустя целых три месяца она наконец увидела Филиппа Билунова. И с кем? С Евой! Тут-то Лилит и вспомнила – ожогом – проницательность матери, Лидии Яковлевны, слова, сказанные еще год назад об опасности Евы. «Филиппу нужен вызов». Для вызова подходила лишь провинциалка-домработница или посудомойка из посольства Франции… Лилит попыталась обуздать смятение души заклинанием, что Ева – всего лишь очередная верка волкова, повод для постели, не больше. Но Филипп продолжал удивлять кучку своих подданных. Поздно ночью он привез всю команду к себе, но не в свою берлогу, крохотную квартирку, которую снимал на модном Юго-Западе в охраняемом доме сотрудников зарубежной прессы, а в родительский дом, в большие покои на Кутузовском проспекте в доме, где жил сам генеральный секретарь партии. Компания никогда прежде здесь не бывала. Никто не видел в лицо его предков. Правда, и в этот раз отец и мать уехали в отпуск, но