– Это надо заслужить.
Ева враждебно молчала.
– Ты, милочка, я вижу, словно и недовольна?
Ева так привыкла к своему кожаному дивану с декоративной подушкой из золотого атласа, к своему шотландскому пледу…
– Значит, мне показалось?
– Нет, Калерия Петровна, не показалось, но я согласна.
– Умница! И запомни, Евочка, ты по натуре кошка. Ты привыкаешь не к людям, ты привязываешься к вещам.
Ева вздрогнула – это был удар в самое яблочко бегущей мишени: мне нужно избавляться от этой черты. Во что бы то ни стало, решила она.
Ночь старалась провести в раскидном кресле, но под утро сдалась перед бессонницей и перебралась на любимый диван, где сразу уснула…» Да, я кошка», – шептала она, засыпая. И ей нравилось быть кошкой, ластиться к гладкой подушке, вытягиваться вдоль кожаной спинки.
Первой подала весть о Филиппе Верочка Волкова, она нагрянула как-то в августе, чуть ли не в полночь, предварительно звякнув по телефону. Черная от загара, обугленная изнутри, изъеденная червоточиной пламени, с прикипевшей к губам сигаретой. Она приехала выпить, пожаловаться. Прошла в Евину комнату босиком, чтобы не разбудить чуткую каргу, вытащила из сумки тяжелую бутыль югославского шеррибренди и… никогда еще Ева Ель не была так пьяна. Она попыталась спастись от того, что узнала. Верка не собиралась ничего скрывать от прислуги. Она уже полгода живет с паршивцем Филиппом, моталась с ним в июле в прикаспийские джунгли на границе с Ираном, пару дней назад сделала просроченный аборт – сто рэ сверху у знакомой врачихи.
– Я знаешь кто? Я ведь убийца. – Ее искусанный рот дышал пеклом.
Ошеломленная Ева никак не могла понять, почему та с ней так откровенна и почему эта пьяная искренность ее унижает.
Она не догадывалась, что была для Верки не в счет.
Та бы никогда не позволила правды в разговоре с Лилит или Магдой. Другое дело – случайный попутчик в вагоне судьбы, когда впереди конечная станция.
Но гораздо больше, чем вскрытием тайны, Ева была потрясена вспышкой собственных чувств, она, она сходила с ума от… ревности. Она впивалась в подробности связи, как зубами впиваются дети в краденое яблоко, и – боже мой – она пыталась во всем, что было там у них с Веркой, отыскать доказательства его любви к ней. Сумасшедшая!
Вера сидела, закрыв глаза, поджав ноги на диване и откинувшись головой к стене, обтянутой штофом. Она была так избалована с детства, так тонка в своих ощущениях, что от слов только – про палату в абортарии – ее мутило.
Стриженый девочка-мальчик в шелковом трико арлекина.
Узкая ладошка с обкусанными от боли ногтями.
Это была ее первая вылазка в общую жизнь, и душа Веры была вся в синяках. Вот еще почему она сверх меры надушилась за ушами и на запястьях духами «Клима», чтобы самой задохнуться в зное парфюма, спрятаться в коконе запаха от мерзостей жизни.
Августовская