Вне подозрений. Сабин Дюран

коробочки с крупами и баночки с джемом, чинно выстроившиеся в ряд. Опрятность – это еще один Мартин пунктик. Единственным ее требованием при въезде в дом были латексные перчатки для уборки, облегающие руку, словно вторая кожа. Я знаю, что должна радоваться. Филипп вот чувствует себя как рыба в воде – наконец-то вокруг него обстановка под стать его умственным способностям. А мне неуютно. Уж лучше бы Марта вообще ничего не мыла и не была такой чистюлей. Приехавшая из Новой Зеландии Робин, которая прожила с нами семь лет, до прошлого лета – пока не забеременела, не вышла замуж за своего фермера и не укатила к нему на восток Англии (до чего же бесстрашная девчонка!), – оказалась невероятной грязнулей, и меня это вполне устраивало. Она стала членом семьи. Мы все – ну, по крайней мере, она и я – были единым целым. Марта совсем другая, она воспринимает меня исключительно как работодателя. Я понимаю, всем бы такие проблемы; понимаю, что пора выбросить эту ерунду из головы, но мне бы так хотелось, чтобы мы с няней были друзьями…

      Я тихонько завариваю чай – настой имбиря с лимоном, хорошо для нервов – и усаживаюсь на скамейку. Марта безропотно отрывается от журнала, поднимает голову – думает, что я хочу пообщаться, и сразу же напрягается. Но надо же рассказать ей о случившемся! Не хочу пугать, объясняю я, но быть осторожной не помешает. Всегда проверять, заперты ли двери и окна. Не ходить через парк – ни вдвоем с Милли, ни в одиночку. Нужно быть начеку. Неизвестно, кто там у нас объявился, говорю я в надежде заметить хоть какой-то отклик – проблеск чувства, может, даже тревогу. Что угодно, только бы не эта ее бесстрастная невозмутимость!

      Девушка смотрит на меня, не отрываясь, длинные черные волосы обрамляют лицо. Я умолкаю, а она отводит глаза в сторону, прикусывает заусеницу, теребит ее большим пальцем. Когда она с Милли, то всегда соблюдает осторожность, говорит Марта. И всегда проверяет, включила ли охранную сигнализацию. Может, у меня разыгралось воображение, но тон у нее защищающийся – будто я выдумала эту историю специально, чтобы придраться к няне. Наверное, я как-то не так выразилась и чем-то ее задела.

      Взгляд падает на открытый журнал. На развороте – фоторепортаж о Пиппе Миддлтон, и вся страница – в каракулях, выведенных Мартиной рукой. Не каракулях даже, а в штрихах и черточках, будто наша няня исцарапала Пиппе Миддлтон лицо.

      Я интересуюсь, как продвигается ее учеба – Марта занимается английским в Тутинге. Упоминаю о баре неподалеку от ее курсов; говорят, в нем любит собираться молодежь и там очень живенько. Господи, ну как я разговариваю?! «Очень живенько»?… Черт возьми… Неудивительно, что она меня едва выносит. Трель дверного звонка спасает от необходимости поддерживать беседу дальше.

      На крыльце спиной ко мне, слегка пригнувшись, стоит высокий темноволосый мужчина в грязно-зеленой вощеной куртке. Притянув к себе ветку растущего у дорожки оливкового дерева, он почти уткнулся в нее носом и рассматривает листики. Незнакомец ждет на долю секунды дольше, чем необходимо, потом поворачивается ко