География одиночного выстрела. Андрей Курков

смирно. Поискал взглядом какую-нибудь корзину для дерна, но нашел только ведро, стоявшее под столом. Взял его и вышел в пургу. Руки леденели без рукавиц – ведь не снабдил его рукавицами Федор. Но не обращая внимания на снег, засыпавший глаза, повернул Павел от двери направо и пошел вдоль стенки, нащупывая руками дерн. Нашел какие-то смерзшиеся и приледеневшие к бревнам комья, но отодрать их от стены не мог, даже топор не помог в этом деле. Помучился Павел довольно долго, пока не почувствовал, что пальцы перестают слушаться. Только тогда вернулся он в дом, оставив ведро где-то под наружной стеной. Вбежал в комнату и сразу к печке руки греть. Грел долго и по тому, как легко было держать подмерзшие руки у самого металла бывшей бочки, понял, что начала она остывать. Занервничал, ведь страшно стало, когда вообразил он себе, что потухла буржуйка и стены и пол стали покрываться наледью.

      Руки уже отогрелись, пальцы сгибались и разгибались, как и положено им человеческой природой. И вспомнил тогда Павел о дровах, привезенных Федору на самолете. Надо было идти туда, за дом, где Валерий Палыч поставил свою крылатую машину. Надо было идти, забираться внутрь, искать там дрова и тащить их в дом к печке, а то, не дай бог, вернутся Федор и летчик, а в доме мороз и два трупа: его, Павла, и коня его, Григория.

      Взбодрился от этих мыслей Павел, взбодрился по-злому и, оставив топор на полу у буржуйки, снова пошел к двери. Выйдя, по стенке пробрался за дом, увидел высовывавшееся из снежного месива крыло самолета и нырнул под него. Добрался до металлической обшивки, снова замерзающими руками нащупал входной боковой люк, толкнул его и сам удивился, как легко он открылся – словно ветер помог. Может быть, и действительно помог ветер, и Павел, подпрыгнув, забрался в самолет – внутри этого бешеного ветра уже не было, и пополз он в темноте к хвостовой части, где должно было стоять туалетное ведро. Пролез пару метров, ощупал темноту вокруг себя и страшно обрадовался, когда ощутил задубевшей кожей пальцев шершавое сучковатое полено. Взял его, подгреб под себя, потом нашел еще одно, потом третье. Прижал эти поленья Павел двумя руками к груди и пополз к выходу. Там спрыгнул, дошел до стенки дома вслепую и уже по ней добрался до двери. Ввалился, на ходу роняя поленья на пол. Снова отогрел немного руки и взялся за топор, предварительно задвинув чугунный запор на двери. Расколошматил эти три полена и самые мелкие щепочки забросил в печку, чтобы взялись они огнем от тлеющего дерна. А сам уселся на полу и стал ждать треска горящих дров. Загорелись, затрещали эти дрова в буржуйке довольно скоро. Павел, отдохнув, накачал примус, зажег его и поставил сверху чайник, в котором было еще много воды. Потом заварил чай и с дымящейся «осоавиахимовской» кружкой уселся за стол. Достал из котомки последние два целых сухаря, сгрыз их медленно, запивая маленькими глотками крепкого до горькоты чая. Стал с нетерпением ждать возвращения летчика и Федора, воображая себе, как втащат они в дом сани, груженные доверху всякой провизией. Опуская пустую кружку на стол, сдвинул он случайно длинную доминошную «колбасу» и тут же засуетился,