Я повторила вслух:
– Вы лишаете своих добровольцев шанса спастись. Надежда, которую вы дарите, она призрачная. Она отсрочивает неизбежный конец, но не отменяет его. И тогда, когда все человечество встанет пред Богом… Что вы даете вашим добровольцам? Вместо неба, весны, травы – серые коридоры тесных кораблей. На всю жизнь, на всю жизнь, Ярослав. Не чувствовать ветра. Не чувствовать землю под ногами. Не видеть, как приходит лето или зима… И знать, что эта дорога – дорога в никуда.
– Кролик, да ты поэт!
Я осеклась. Поэт? Ну что же… может быть. Но как же больно-то. За что он меня так… я не заслужила. Что я ему сделала такого, что он меня так ненавидит? Почему?..
– Я не кролик, слышишь? Не кролик!!!
Слезы душат, слезы властно рвутся наружу, вместе со злостью, ненавистью, болью…
– Я не кролик, не называя меня так! И нет никакого удава!!! Ты его сам придумал! Зачем я тебе? Зачем ты пришел?
Я сорвалась. Постыдно, глупо сорвалась. Я думала, никогда больше со мной такого не случится.
Истерика – это противно со всех сторон. Особенно, когда она начинает проходить, и ты вдруг обнаруживаешь себя прижатой к чьей-то широкой груди, и этот ненавистный кто-то гладит тебя по плечам, да еще приговаривает:
– Тсс! Тихо. Молодец, умница, так бы сразу… давай, плачь, пристукни меня… вон сковородкой и пристукни. Она у тебя чугунная? Самое то…
– …алюминиевая…
– Это хорошо, значит, выживу. Не стесняйся плакать, Анечка, это куда лучше, чем терпеть…
Я высвободилась. Ушла из кухни.
У меня в гостиной висит зеркало. Большое старинное зеркало в тяжелой раме. Еще бабушкино. Оно немного искажает реальность с расстоянием. Не кривое еще, но уже неправильное, странное зеркало. Вот именно в глубине этого зеркала мы и встретились взглядами.
Я услышала из-за спины:
– Живешь свою жизнь, словно отбываешь срок. Хочешь знать, кто твой удав, Аня? Неужели еще не догадалась? Ты сама. Этот твой страх. Привычка бояться. Твой отец прав – нельзя человека заставить жить, пока он сам не захочет. Старик думает, что тебя нужно оставить в покое, пока сама не пожелаешь чего-то большего. Но я помню тебя иначе. Было время, когда ты не боялась, ведь так?
– Я не знаю.
– Это твое кроличье смирение… ну почему именно за него ты держишься? Проваливаешься в него, как в колодец, а все равно держишься. Почему не за гордость? Ведь она у тебя есть, черт возьми… ну что я опять не так делаю? Аня. Если ты уйдешь в общину, назад хода не будет. Это не монашество, не служение. Это другое. Ты даже сама не представляешь, насколько другое. Тебе не захочется оттуда выходить. Но я здесь только потому, что точно знаю, там тебе будет еще хуже. Ты не станешь меньше бояться. И так же будешь бояться собственных действий и мыслей. И ты… снова станешь деревянной.
– Деревянной?
– Смирившейся. Отбывающей срок.
– Как будто у меня есть выбор. Как будто у всех нас есть надежда на что-то, кроме Бога.
– Есть. Надежда всегда есть. На проект «Солар»,