Молча опрокинув ведра на согнутые плечи друг друга и растеревшись принесенными кусками грубой посконной ткани, кузнечных дел мастера вместе с охотником отправились за изгородь смотреть кузню. Идти было совсем ничего, и через несколько минут процессия уже располагалась в небольшом овражке на склоне холма.
– Обустраивайся, – показал Любим на лавку, и присел рядом на чурбак около небольшого колченогого стола. – Вопрошай, коли есть о чем… Отвечу, раз община так решила.
Николай немного огляделся, прошелся пальцами по инструментам, разложенным около погашенного кузнечного горна, обошел стоящего возле него Антипа и встал посреди кузни, переваливаясь с пятки на носки.
– Постою с твоего разрешения, так думается легче. Расскажи, будь добр, Любим, – Николай в знак уважения немного наклонил голову, – весь процесс с самого начала. Прежде всего, как руду добываете?
– Добываем? Я бы так не сказал. Вначале пользовали мы запас, что впрок заготовили. Болотами у нас в степи отродясь не пахло, так что железо завсегда привозное было. И пуда два до этих мест сохранить мы смогли. Доброе железо. А уж как кончилось оно… Поначалу взялись мы немного торговать с отяцкой весью, что на другом берегу стоит. Людишки у них есть, болота кругом, а кузнеца нет. Сказывали нам, что пять годков назад стрелой ему аккурат по яремной жиле попало. Было это в то лето, когда они с черемисами ратились за угодья лесные.
– А за что воевали?
– То ли борти не поделили, то ли охотники на чужое место зашли, не ведомо мне… По словам отяцким выходит, что черемисы в этих местах пришлые, потеснили они бывших хозяев на восход солнца и осели тут.
– Точно знаешь?
– Да я не любопытный, это их усобица. Ведаю лишь, что кроме этой веси, у отяков выше и ниже по Ветлуге еще два поселения есть, где живут они поныне своими общинами. Коли не брешут, более окрест не сохранилось никого из рода их. Кха… Вот с поселений своих они и стали нам везти руду болотную, а мы им скобяной товар, да украшения… пока были. Однако худое у меня железо из той руды выходит. Печь вон чуть пониже в яруге стоит, подойди, глянь на крицу[5], что рядышком с нею лежит.
– Погодь чуть, Любим. Про руду расскажи. Где добывают, какого цвета?
– Где уж они добывают, про то мне не сказывают. На берегах ветлужских много болот, но поди найди ее там, рудознатцев у нас нет. А свозили ее разную. Если взять ту, что черна и остра, вся осколками идет и изгибается чудно, так из нее что ни сотворишь – все ломается на холоде. Мне уже вервь высказывала свое неодобрение. А серая… с той почти ничего не выходит, без пользы она. Другой же у них не водится. – Любим в сердцах пнул лежащий около ноги кусок шлака. – Прижали мы как-то товар свой… К слову сказать, к черемисам у них торговать ходу не было никогда из-за вражды, и мену с нами отяки за счастье почитали… Так вот, жалились они, жалились, а иную руду нам все одно не несли. Значит, и нет ее у них.
– Ломается, сказываешь? Похоже, что фосфор присутствует…