Динстон скривился в неестественной усмешке.
– Что за вранье. Подобрали момент: жаркое солнце, духота. Мне непривычен здешний климат. Я тоже многое могу по-своему объяснить. И тоже буду прав. Но я не стар, я еще покажу. Динстон у многих в памяти вьется. Пора кончать. Распишемся, получим деньги и о'кей. Время не дремлет.
Все двинулись обратно. Теперь впереди быстро вышагивали дюжие американцы. Им не терпелось скорее покинуть эти дикие места.
Деловые бумаги были оформлены сравнительно быстро. Дольше пришлось возиться с банкнотами. Следуя заведенному правилу, несмотря на согласие монахов не пересчитывать, янки с бюрократической дотошностью пересмотрели и посчитали все пачки. Потом, чинно отдав честь, с широкими улыбками быстро развернулись и зашагали к своим машинам.
Через чес был объявлен отъезд.
Старейшины все время находились вместе. И сейчас, окинув продолжительным взглядом собирающихся в дальний путь, развернулись и медленно потопали к себе.
– Минутку, господин Дэ! – окликнул настоятеля Маккинрой. – Позвольте спросить. Может это лишнее, но хочется от вас услышать. Не замечали ли вы в своем воспитаннике странное изменение блеска глаз? Такое, как бы точнее выразиться, – эксперт пошевелил пальцами в воздухе, выискивая нужное слово, – превращение из отрешенного в отвлеченное чем-то иным, более высоким в данный момент, чем сам поединок. Удивительно, он как бы загорается внутренним свечением, и разум его занят уже не перипетиями самой схватки, а чем-то совсем не относящимся к поединку. Что это? И что может занимать душу в эти перегруженные для нервов минуты?
Настоятель по-новому посмотрел мимо эксперта на удаляющихся офицеров.
– Вы не так просты, как ваша челядь. Это делает вам честь. Да, мы добиваемся такой степени свободного владения ведением боя, – пусть то тренировочный или смертный, – при котором защитная система организма, которая на первое место выпячивает важность сохранения плоти, сдвигается на отдаленный план. В эти минуты она подавлена важностью самого контроля поединка и потому включена в жизнедеятельность до определенного момента. Вся эта свобода – освобождение массы нервных волокон от ненужного напряжения – даст новую степень свободы для той мысли, которая возникает в результате полного отрешения. И именно то, что может находиться за пределами обычной человеческой мысли – на грани двух миров: темного и светлого – приближает к порогу истины. Для нас это очень важно. Без этого мы не зрим состоявшегося человека. Здесь наше учение подходит к участку нирваны: к тому моменту, когда человек, освобождающийся от земных пут, мыслит, как существо без тленного, капризного тела, как эфирный разум.
Вы