Они засмеялись и, перекидываясь шуточками, принялись за кофе и бутерброды. Чуркин с удивлением отметил, что он свободно, словно знаком с Катериной уже «тыщу лет», сыплет шутками, находит нужные слова, нисколько не смущаясь, сыплет всплывшими вдруг в памяти, рискованными анекдотами и, вообще, чувствовал себя с ней на удивление непринуждённо и, даже – легко и бесшабашно. Незаметно разговор снова перешёл на «корягу». Они подошли к станку, и Чуркин снова показал Катерине все искомые размеры и тонкости настройки станка. Катерина, кивая головой, внимательно слушала пояснения Чуркина. Даже когда Чуркин уже отошёл к столу и взялся за кружку с кофе, она всё ещё осматривала свою «корягу» со всех сторон и, наконец, тихо пробомотала: «Вот теперь понятно, где была зарыта собака…».
– Катерина Митревна, кофей стынет, однако… – оторвал её от «коряги» Чуркин.
– И то, правда. Ой, Саша, Вы пьёте из моей кружки!
– Ну и что?
– Да, нет, ничего… Только я пила с этой же стороны.
– Да? Тогда будем считать, что мы поцеловались. – Лукаво глядя на Катерину, нашёлся Чуркин.
Катерина смутилась, потом, рассмеявшись, не менее лукаво, с чёртиками в глазах, спросила:
– А, что слабо поцеловать девушку?
– Так, мы… это… щи лаптем хлебам… Мы этому не обученые-с… – растерялся Чуркин и неуверенно рассмеялся.
Катерина облегчённо подхватила его смех, и разговор снова зашёл о разных разностях: о школе, в которой, как оказывается, они учились вместе, о школьных вечерах и драмкружке. Чуркин с иронией рассказал, как они с друзьями создали тайный орден и даже получили за это выговор по комсомольской линии, а потом… Потом он женился…
Катерина вспомнила, с каким восторгом она смотрела сцены из их спектаклей, переживала за героев и ужасно завидовала «актёрам» и даже в одного из них была тайно влюблена до беспамятства. Но он не обращал на неё ни малейшего внимания. Он-то был уже «взрослый», а она – пигалица четвёртого класса. И она со смехом обрисовала тогдашнюю себя: замухрышка замухрышкой, на тонких цыплячьих ногах и, вообще, кожа да кости… А теперь – «позарастали стёжки-дорожки, где проходили милого ножки»…
Они уже допивали кофе и доедали последние бутерброды, когда ворвалась Светка Лукьянова и, что называется, с порога затараторила:
– Чуркин! Звонила Ленка, просила передать, что она сегодня задерживается часов до двенадцати: у них там какой-то сабантуй… Ой, здравствуйте! Может, угостишь кофеём? – она кинула многозначительный взгляд на Катерину, на Чуркина, и, не дожидаясь приглашения, налила кофе и всё той же скороговоркой продолжила: – Так что ей передать?
Смутившийся было Чуркин, уже пришёл в себя и ответил спокойно:
– Передай, что я тоже задержусь: у меня тут проблемы с этой «корягой». Разбираюсь вот с её конструктором. Да ещё шабашку главному инженеру надо доделать.
– Ну-ну… Шабашка, значит… – она опять многозначительно взглянула на Катерину и Чуркина, залпом выпила кофе, и, стремительно направляясь к выходу, мимоходом