Митя подумал: во все времена – одно и то же. С точностью до запятых. Очень современная книга, хотя и сочинил «турист». «Туристические штучки», говорит отец. Возможно, хочет отомстить за юношескую любовь. Мачо, оказавшийся трусом. Оруэлл где-то рассказывает, как они повстречались в госпитале. Привезли раненых, переносили в палаты. А впереди всех бежал Хемингуэй, оцарапанный осколком, и громко требовал перевязать его в первую очередь.
Очень современная книга, пусть и пованивает «литературой». Но та, что в кармане, всё равно лучше. Толстой никогда не лицемерил.
Из дома вышел Ахмед, стал на пороге.
– Они собираются.
– Я тут нашёл кое-что, – сказал Митя.
– Мария плачет, – сказал Ахмед. – Боится.
– Всё будет нормально. Если что, я не буду сопротивляться. Сдамся.
– Мадинка молодец. Хорошо держится.
Ахмед направился к машине. Каким-то образом уцелевшую старую колымагу одолжили у Салмановых. Митя такой никогда не видел. «Победа», едва ли не времён депортации. Но чудеса, как видно, случаются: она могла ещё передвигаться. Если всё будет, как наметили, часа за четыре они доберутся до Моздока. Его московская прописка послужит пропуском. Если будут осматривать плечо, он предъявит им удостоверение «афганца». Не такие они хирурги, чтоб устанавливать давность. Если два года таскал на плече автомат, то и через десять лет можешь видеть следы деформации. А потёртость они вывели какими-то целебными мазями, которые Маша так хорошо умеет готовить.
И «легенда» простая: его сестра замужем за чеченцем.
За это её хотели убить – в первую очередь. Она прятала детей в самой дальней комнате, у свёкра. Когда из передних помещений всё выбросили и жгли, один пошёл вокруг дома и стал бросать гранаты в окна, по одной в каждое окно. Старик не был ранен. Он умер от страха. Зарипа, его жена стояла на крыльце, хотела чтоб её убили первой, – тогда, насытившись кровью (должно быть, так она думала), «русские собаки» отступятся и оставят в живых детей. Её убили, но Мадинку это не уберегло от ранения: был повреждён глаз, срочно требовалась операция.
Маша сама похоронила стариков, тут же, на дворе, отвела для могилы тенистый угол у кирпичной ограды.
– Как думаешь, Ахмед, почему так не любят книги? Вопрос был, скорее всего, не расслышан. Чеченец опять зачем-то копался в моторе. Солнце прожгло молочную взвесь, разжижило воздух, и в долину гигантскими кораблями стали выплывать близкие отроги хребта.
Горы на рассвете всегда вызывали у него едва ли не мистический трепет. Возможно, из-за таких вот минут, секунд сосредоточения, когда властвует в душе одна красота, он и вернулся в горы. Хотя по неизбывной склонности к оправданию всего нерационального мотивировал это своё «очередное безумство» (сказал бы отец) соображениями справедливости и чести.
Но ведь