– Говорил я вам, – тоскливо проныл великан.
Он был уверен, что Асантао хочет вскрыть ему вены и что Синяка его предал, отдав на растерзание кровожадным людям болот. Удивление, едва ли не разочарование, проступившее на уродливой физиономии, было почти смешным, когда колдунья принялась осторожно распарывать рукав его куртки.
Придя в себя, великан злобно сказал:
– У, пакость… Лишь бы попортить одежду… Беда, какие вы вредные, морасты…
Асантао, казалось, не слышала. Она вынула из корзинки тонкие золотые щипчики и раздвинула ими края раны, чтобы вытащить стрелу. Великан тоненько взвыл, сморщился, и из его зажмуренных глаз потекли мутные слезы.
– Сделай так, чтобы он не дергался, – спокойно сказала Асантао, обращаясь к Синяке.
Если она думала, что Синяка будет заботливо держать великана за плечи, то она ошиблась. Синяка даже не пошевелился. Он просто негромко проговорил:
– Пузан, дернешься – убью.
Великан испуганно замер, глотая слезы. Асантао подняла бровь, но больше своего удивления ничем не выразила. Отдав Синяке обломок стрелы, она занялась раной.
Чародей рассеянно вертел в пальцах окровавленную стрелу и слушал, как Асантао бормочет, наговаривая на кровь.
С точки зрения Безымянного Мага, Асантао занималась сущей ерундой, как и положено знахарке племени варваров. Сам он никогда не нуждался в посредниках между своей волей и миром. Магия, к которой он прибегал, была чистой магией силы, поэтому ни заклинаний, ни талисманов, ни волшебной символики он никогда толком не знал.
Наблюдая за работой знахарки, Синяка испытывал такое же любопытство, что и любой из невежественных болотных варваров.
Асантао шептала:
Море шумело, птица летела,
Пером ала, собой немала,
Два черных крыла, нитку в клюве несла.
Ничтока вьется, кровь бежит, льется.
Нитка, порвись, ты, кровь, уймись…
Кровь, казалось, послушалась. Нахмурив брови, колдунья вынула из корзинки маленький глиняный пузырек с мазью. Мазь была жирной – должно быть, на козьем или овечьем жире – и остро пахла луком. Пузан посмотрел на нее с нескрываемым ужасом, но памятуя о синякином предупреждении, не двинулся с места и только обреченно вздохнул.
Конечно, Синяка знал, что сейчас великану очень больно. Но так орать!.. Даже саламандра перестала на миг чавкать и высунула из костра любопытную морду.
– Дня через два заживет, – сказала колдунья, убирая пузырек обратно в корзину. Она обращалась исключительно к Синяке.
Пузан сидел на траве, распустив мокрые губы, и ныл. Большие слезы сползали, размазываясь, по его грязным щекам.
– У тебя, случайно, нет заговора на остановление слез? – спросил у колдуньи Синяка. Он думал, что она улыбнется, но лицо Асантао осталось суровым.
– Слезы