«Джессика, дитя мое…»
Теперь тем же способом дает знать о своем присутствии сама Лия. Легчайший толчок, словно глубоко под ним роет норку какое-то маленькое подземное создание. Хорошо сказано, старый кротик, думает Шейлок. Он понял, что значит этот толчок. Ей никогда не нравилось, как жестоко он обращается с окружающими. Шейлок любил дразнить. Загадывать загадки. Заставлять людей ждать и приходить к нему первыми. Сейчас он играл в ту же игру со Струловичем: делал вид, будто не подозревает о его присутствии, проверял на стойкость. Поэтому жена и напомнила ему о взятых на себя обязательствах.
Когда Шейлок обернулся, Струлович заметил, что его подбородок и щеки покрывает щетина. В лице Шейлока не было ни намека на мягкость, однако в обществе жены черты его светлели, а в жестоких складочках вокруг глаз теплился след мрачного веселья.
– Ага! – Шейлок закрыл книгу, которую читал жене, свернул ее трубочкой и с нарочитой неспешностью спрятал во внутренний карман пальто. – Именно такой человек мне и нужен.
II
В большом старинном доме, равноудаленном от Моттрам-Сент-Эндрю, Элдерли-Эдж и Уилмслоу[15] – в самом сердце района, до сих пор известного среди агентов по продаже недвижимости как Золотой треугольник, – жил университетский профессор, который курил травку и постоянно мелькал в СМИ, хотя не одобрял ни курения травки, ни СМИ. Наследник фармацевтических магнатов, выступавший за перераспределение всех материальных благ, кроме своих собственных, утопист, не веривший в общественный прогресс, поклонник григорианских хоралов, с детства мечтавший стать рок-звездой, эксцентричный любитель старины, покупающий сыновьям спорткары, чтобы они уродовали на них те самые сельские дороги, за сохранение которых он ратовал. Может показаться, будто речь идет о целом множестве людей, однако всех их вмещал в себе один человек – нервный комок идеалистической зависти.
– Иногда, – говорил он студентам Стокпортской школы бизнеса, где занимал должность декана, – даже счастливым и одаренным кажется, будто жизнь их сдана в ломбард необъяснимой грусти.
– Да что вы говорите! – хмыкали у него за спиной студенты.
Для Питера Шелкросса, кавалера Ордена Британской империи, каждый день ничем не отличался от всех остальных. С утра – радиоинтервью в прямом эфире на любую предложенную тему, днем – лекция «Меркантилизм и разобщенность» (каждую вторую неделю название менялось на «Деньги и одиночество»), а вечером – возвращение домой, в сердце Золотого треугольника, где его ждал неразбавленный шотландский виски, и где он мог с комфортом негодовать на Струловичей и им подобных, завладевших всеми соседними особняками и домами, стилизованными под старинные жилища пасторов. Негодовал Питер Шелкросс каждый вечер, в одно и то же время, в одних и тех же выражениях и с одним и тем же жгучим чувством в груди. Привычка нисколько не охлаждала его