– На чем встали?
Канцелярист хотел прочесть последнюю фразу, но в этот момент дверь кабинета приоткрылась и в щели мелькнуло удивленное лицо Казначеева.
– Ваше высокопревосходительство, из дома сообщили. Госпожа графиня приехала вместе с дочерью. Ждут вас.
Михаил подскочил как ужаленный. Когда? Почему без предупреждения? Что-то случилось? Ни на один вопрос Саша не знал ответа. Он смотрел на начальника и глупо улыбался, полагая, что весть радостная. Сам Воронцов похолодел. Хорошо, если Лиза в порядке. Но что заставило ее пуститься в путь? В теперешнем состоянии? Граф вообразил худшее. Они опять потеряли ребенка. И жена не смогла остаться в Белой Церкви, где все напоминает о горе.
Канцелярия генерал-губернатора располагалась в доме Потоцкого, нанятом для казенных нужд. До собственного особняка – двухэтажного каменного здания во дворе строящегося дворца – было два шага пешком. Но наместники по улицам не бродят. Едва сдерживая нетерпение, Михаил доехал в коляске. Путь же по двору проделал галопом. Мимо изумленных слуг, разгружаемых тюков, сундуков и корзинок, которые вереницей носили на второй этаж. Двери зала были распахнуты. Еще утром пустой, он заполнялся вещами, так что ногу негде было втиснуть.
– Лиза!
Графиня с Александриной на руках стояла посреди этого царства неразберихи и отдавала распоряжения. На голос мужа она обернулась и просияла. Ее большой, выпирающий живот не могло скрыть даже свободное платье. У Михаила отлегло от сердца.
– Ты очень рисковала, – выдохнул он наконец, продравшись к ней через брустверы коробов и свертков.
– Я соскучилась.
Воронцов притянул жену к себе.
– У меня тут… Полный беспорядок… Ничего не готово…. И еще всякие обстоятельства…
Лиза коснулась губами его щеки.
– Мне кажется, тебе будет полезно на время забыть об обстоятельствах и поволноваться за меня.
Петербург.
К Талону не принято было ездить гурьбой. Всякий приходил сам себе господин и, лишь вступив под благословенную сень ресторации, соединялся с товарищами. Арзамасцы любили это местечко, впрочем, как и кавалергарды, а вот гусаров и улан принимали заведения на другой стороне Невского. Часов около шести, в пятницу, здесь сошелся за портером, лимбургским сыром и страсбургским пирогом «опекунский совет» бессарабского изгнанника. Ибо всякому ясно, что сами о себе поэты не заботятся. Не ведают, что творят.
– Говорили ли вы перед отъездом графу Воронцову о Пушкине? – спросил, протирая очки, князь Вяземский. – Я сам, ей-богу, не осмелился. Вы знаете его короче.
– Конечно, говорил. Я не отличаюсь вашей застенчивостью. – Александр Тургенев, брат Николая, придвинул к себе тарелку с трюфелями. Он мало походил на брата-ипохондрика. Полноватый, кудрявый, с добродушным лицом и толстыми губами эпикурейца. Друзья в ужасе воззрились на сотрапезника. Изысканные блюда французской кухни заставляли его желудок исполнять трели эоловой арфы.
– Вот