для него все – лишь будущее; если сегодня совершается то, что он предчувствовал вчера, то для него в его божественном опьянения это сливается в одно грядущее, провиденное, им событие. Пророк, делающий предсказания потому, что он так должен, что он иначе не может, – это поэт, а для поэта существуют только законы его внутреннего существа. – Наука также уже давно прекратила обращаться к Откровению Иоанна с вопросом, как нужно понимать ожидания конца мира; только несколько английских и американских чернокнижников видят в нем целый ряд исполнившихся или еще могущих исполняться пророчеств. При этом они поступают совершенно так же, как часто поступал возбужденный народ, когда он во времена великих испытаний обращался в пророческой книги. Но это толкование, видящее в апокалипсисе предсказание о
конце истории, теперь уже оставлено, его место заступило новое толкование, видящее в Откровении Иоанна, лишь отражение истории
собственной эпохи, т. е. первого века по P. Хр., а к этому толкованию присоединилось
литературно-историческое исследование, расчленяющее книгу по её источникам, и наконец история
традиции, стремящаяся в мотивах апокалипсиса видеть лишь пережиток древнейшей, часто непонятной восточной мифологии. Нас здесь это мало интересует, для нас будет достаточно того факта, что Откровение Иоанна не представляет собою однородной книги, что оно, хотя в нем и чувствуется глубокий отпечаток настроения молодого христианства, покоится также на более древнем фундаменте, что оно, следовательно, как уже сказано выше, является одним из многих, апокалипсисов – правда, наиболее выдающимся.
Каким же образом христиане, которые, по-видимому, обыкновенно трудятся в полной тишине, которые стремятся лишь к спокойному выполнению своего служения Богу, – каким образом они могли пользоваться подобными книгами? Ответ на это должен быть различный. С одной стороны, в возможности появления апокалипсиса мы видим силу еврейской традиции, с другой же стороны, христианство, под влиянием многих слов самого Христа, само постоянно ожидало в близком будущем конца мира. И как раз римская империя давала, казалось, множество поводов для подобных ожиданий. Мы выше неоднократна упоминали об антихристе. Мысль о нем, даже после Антиоха, никогда не исчезала из воззрений евреев. Своеобразной чертой всей этой литературы является то, что, если какое-либо пророчество не исполняется вполне, то это ничуть не вызывает сомнения в его правильности, нет – оно просто приурочивается к следующему случаю. Вся ненависть в Антиоху, как антихристу, была таким образом перенесена на другого, который, во всяком случае, более заслуживал этого имени, чем необузданный сирийский царь. И этот другой был Нерон. При нем началась страшная борьба между Римом и иудеями – несчастье которое еврейскому апокалиптику казалось в прямом противоречии с божественным промыслом, правящим вселенной. В душе многострадального еврейского народа снова встали древние картины, и фигура жестокого императора
