заслуживающая этого названия, вызывает явления энтузиазма. Правда, она сама обязана своим существованием известному энтузиазму, но между последним и явлениями энтузиазма существует глубокое различие. Когда в недрах борющагося, мятущагося или терзаемого сомнениями духа зарождается нечто новое, одушевляющее, несущее свободу и жизнь всему окружающему; или когда чистая, обращенная внутрь душа, под влиянием молчания пустыни, проникается возвышенными мечтами и начинает чувствовать в себе жизнь божества; когда человеком овладевает непреодолимое стремление поделиться с другими добытыми неземными сокровищами, – тогда мы говорим об энтузиазме. В такой момент человек, как бы чист и богобоязнен он ни был, поддается дыханию бога, которое беспредельно расширяет естественные границы его существа, поднимает его над самим собою и физическими условиями его существования в бесконечную высь, обыкновенно недоступную его взорам. Нечто иное, чем это откровение божества в отдельном человеке, в душе какого-нибудь основателя религии, представляют собою состояния, которые периодически, под влиянием тех или иных внешних толчков, овладевают в той или иной, но всегда экстатической, форме отдельными личностями или даже целыми массами в уже существующей религиозной общине. Хотя в этом случае также говорят об откровении, но это неправильно. Ибо божество, по-видимому, лишь редко нисходит в сердце человека, часто повторяющиеся эпохи общественного возбуждения не заставляют его спускаться из своей выси и являться перед человечеством. То, что пережил Христос в пустыне перед своими явлениями народу, останется навсегда тайной; едва ли оно даже доступно вашему представлению. Откровение же Иоанна – исторически вполне объяснимое литературное произведение, и хотя в некоторых отношениях в нем еще много загадочного, во это лишь благодаря тому, что у нас пока нет достаточного материала для разрешения всех вопросов. Во всяком случае уже с давних пор Откровение не является более священной загадкой, доступной лишь религиозному чувству.
Крупное достоинство теологического исследования нашего времени заключается в том, что оно начинает, наконец, рассматривать эти вещи в их исторической связи. Оно признает теперь, что, так называемое, Откровение Иоанна не представляет собою произведения, в котором следует искать исполнявшиеся или еще долженствующие исполниться пророчества, но что это – произведение, в котором более, чем в какой-либо другой новозаветной книге, отразился характер той бурной эпохи, – произведение, имевшее множество, как предшественников, так и последователей. Впрочем, оно значительно выше и тех, и других. Ибо только потрясенное до самых глубин религиозное чувство могло создать такие представления, как явление апокалипсических всадников, во все религиозные эпохи служившее объектом для произведений искусства, или как видение небесного Иерусалима в блеске его жемчужных ворот; а такие слова, как дающие глубокое утешение: «будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни», или величественное:
