Вместо традиционного кофе он предложил ей муселес – густой сладкий напиток, отдаленно напоминающий вино. Его изготовляют в Крыму в краткий период сбора винограда из свежего сусла, которое кипятят в медных тазах на небольшом огне около двух часов. Татары с удовольствием пьют муселес. Они полагают, будто этим нисколько не грешат против Корана, ибо пророк Мухаммад запретил им употреблять напиток, получаемый в результате брожения винограда. Сусло же не бродит, а лишь перекипает в собственном соку.
– Ничего подобного не пробовала, – по-русски сказала Аржанова.
– Но ведь вкусно?
– Очень.
Шахин-Гирей грустно улыбнулся:
– Многого вы не знаете о моей стране… Впрочем, я сам порою становлюсь в тупик. Народ то предан мне и покорен, как стадо овец покорно мудрому пастырю, то доверчиво внимает моим врагам и готов принять за правду любую хулу, ими на меня возводимую. Выходит, таковы здесь обычаи и нравы. Люди непредсказуемы, непостоянны и непосредственны, точно малые дети. А я собрался строить с ними великую империю Гиреев на берегах Черного моря.
– Сейчас вы отказались от этой мысли?
– Нет. Я дал слово вашей царице. Мы вместе с ней мечтали о сильном, независимом, обновленном ханстве Крымском.
– Государыня, как и прежде, верит вам.
– Я благодарен ей за помощь. Теперь мятеж будет подавлен. Но бунтовщикам надо преподать урок, который они запомнят навсегда.
– По свойственному ей человеколюбию, Ее Величество просит вас не предавать смертной казни, особенно – публичной, – вашего старшего брата Бахадыр-Гирея…
Хан вскинул на нее темнеющие от гнева глаза:
– Вы думаете, он пожалел бы меня, если б тогда, в Кафе, схватил и арестовал?
– Мне трудно судить об этом, ваша светлость, – задумчиво произнесла Анастасия.
– А мне легко! – Шахин-Гирай, едва не опрокинув пиалу с муселесом, вскочил со стула и нервно заходил по беседке. – Они разгромили мой летний дворец. Они убили там моих слуг. Они грозили мне, слали возмутительные письма… Наконец, собрав по деревням чернь, они выбрали себе нового хана. Как будто я уже мертв! И я должен простить?!
– Речь идет лишь о соразмерности наказаний, ваша светлость.
– Подарить жизнь бунтовщикам и предателям?
– Возможно, именно монаршая милость успокоит народ.
– Вы не знаете моего народа и потому глубоко заблуждаетесь! – Он остановился перед Аржановой. Она поразилась перемене, в одну минуту случившейся с ним: лицо словно желтая восковая маска, искаженная гримасой злобы, бешеный взгляд.
– Я заблуждаюсь? – спросила она в некоторой растерянности.
– Конечно! Мои действия будут согласованы с Кораном. Сказано же в шестьдесят третьей суре, трактующей о лицемерах: «Все равно им, будешь ты просить им прощения или не будешь; никогда не простит им Аллах; ведь Аллах не руководит народом распутным!»
– Однако в этой священной книге каждая сура начинается с одной и той же