Он первым предложил это, может быть, видя, как она застыла в сомнении с ларингоскопом на весу перед пациентом, который жадно хватал воздух ртом. Моника еще раз взглянула на его грудь.
Убей меня.
Может, то было последнее, что видели глаза сестры, когда он перерезал ей горло, будто скотине. Ни теплого слова, ни утешения, какого заслуживает любое человеческое существо, навсегда покидающее эту жизнь. Убийца насмехался, издевался над ней. И получал от этого удовольствие. Может, и Тереза призывала смерть, только чтобы все закончилось поскорее. В бешенстве Моника так крепко стиснула ларингоскоп, что костяшки пальцев побелели.
Убей меня.
Мерзавец выколол эти слова на груди, но, когда почувствовал себя плохо, позвонил в скорую помощь. Он такой же, как все. Тоже боится смерти.
Моника углубилась в себя. Те, кто знал Терезу, видели в Монике некую недостоверную копию, статую из музея восковых фигур, дубликат той, кого оплакивали. Для близких она представляла собой то, чем сестра могла бы стать и никогда не станет. Родные смотрели, как она растет, и тосковали по Терезе. Теперь Монике выпал случай отличить себя от сестры, высвободить призрак, застрявший в ней. Я врач, напомнила она себе. Ей бы хотелось найти в своей душе хоть искру милосердия к человеку, распростертому перед ней, или толику страха перед высшим судом или увидеть хоть что-то похожее на знак. Но она обнаружила, что не чувствует ничего. Тогда она в отчаянии попыталась откопать хоть какое-то сомнение, как-нибудь убедить себя, что этот человек неповинен в смерти Терезы. Но сколько ни ломай голову, лишь по одной причине роликовый конек мог оказаться здесь.
Убей меня.
И в эту критическую минуту Моника осознала, что уже приняла решение.
6:19
Дождь накрывал Рим погребальными пеленами. Серой тенью занавешивал древние дворцы, ряд немых слезящихся фасадов. Переулки вокруг площади Навона, извилистые, будто кишки, совсем опустели. Но в нескольких шагах от дворика Браманте широкие окна старинного кафе «Делла Паче» отражались на блестящей мостовой.
Внутри – стулья, обитые красным бархатом, столики из белого мрамора с серыми прожилками, статуи в стиле нового ренессанса и обычные посетители. Люди искусства, в основном художники и музыканты, раздраженные незавершенным рассветом. Но также и торговцы, и антиквары, коротающие время до открытия магазинчиков, расположенных вдоль по улице, и какой-нибудь актер, который, возвращаясь с ночной репетиции в театре, забегает выпить капучино перед тем, как отправиться спать. В такое скверное утро все ищут утешения и охотно вступают в общую беседу. Никто не обращал внимания на двух незнакомцев в черном, которые сидели на отшибе, за столиком напротив входа.
– Как твоя мигрень? – спросил тот, что казался моложе.
Другой, собиравший подушечкой пальца крупинки сахара вокруг пустой чашки, оставил