– Всё-всё, Казанова! Тебе давно пора. Снегирева, наверное, места себе не находит. Да и мой «королевич Елисей» вот-вот из командировки нагрянет. Марафет навести нужно.
Славка подскочил как ужаленный:
– Да ты что!
Через пять минут он уже был, что называется, как огурчик.
– Что сегодня своей соврешь? – улыбнулась хитро Зябликова, подравнивая мизинчиком подкрашенные губы.
Стараясь не соблазниться на прихорашивающуюся для Елисеева полураздетую подругу, Вячеслав выдал экспромт:
– Как что? Операция на сердце затянулась.
– И это почти правда, доктор! Затянулась, и надолго, – она потянулась к своему бюстгальтеру, – застегни. А щека-то у тебя пунцовая, совсем как тогда! Эх, Славка, две диссертации защитил, а врать так и не научился, – Маринка чмокнула его в пунцовую щеку.
Вячеславу даже в зеркало смотреть не надо было – половина лица горела огнем, совсем «как тогда».
Придя домой, он тихо отпер входную дверь квартиры, прислушался, снял туфли и в одних носках неслышно пробрался в спальню.
Жена уже спала. Ну и слава богу!
Выйдя утром к завтраку, Славка широко улыбнулся:
– Доброе утро, Нат.
– Доброе утро, Слав. Извини, тебя не дождалась, уснула. Как спалось?
– Прекрасно.
– А знаешь, у тебя ведь щека румяная.
Но щека-то не горела! Он бы почувствовал!
Славик потер лицо рукой и посмотрел на ладонь. На ладони краснели следы помады Зябликовой…
Валентин Толецкий
На дне
Фрагменты из романа
Beethoven. Sonata №31,
in a flat major.
Глаза открылись.
Но ничего не изменилось: та же темнота, что и прежде, и что-то в ней есть, различить невозможно, только представить…
Первым тихо заговорил вопрошающий: «Что там? Где? На чем все остановилось?»
И словно из глубины, невнятно слышится: «Там, на том дне лета». Что за день? Сторожащий время шепчет: «День лета Господня, десятое июня».
Ах, да, ведь и сегодня десятое. Ее день… Какое совпадение! Но про нее потом, потом.
Или не день, а дно? Дно лета?
Нет, это дно Леты.
Теперь он понял, где пропадал в долгие часы ночных забвений и затерянности.
Лета постепенно вымывает из тебя все, что ты знал и помнил раньше, но не все растворяет бесследно, часть былого навсегда остается на ее дне. Там и находишь свое забытое и незнаемое.
Но сейчас со дна надо подняться наверх.
Когда-то он легко уплывал против течения Леты – далеко, туда, где никто не сторожил время, где он невесомо витал в гамаке между сосен, улетающих с ним к таким же невесомым облакам в голубое небо – бездонное, там ведь нет никакого дна. И в солнечно-высокой хвое, чуть покачивая ее, ровно шумел не стихающий теплый ветер из-за ближнего леса, которому не было конца, как и детскому лету. А с террасы доносилось