Поболтав о том – о сем, мы распрощались. Мне надо было бежать в свой цех.
Я рассказал о Растяме и Виктору, и Эльдару, а потом и отцу.
С тех пор мы с моим одноклассником больше не пересекались. Через неделю родители взяли отпуск, мы уехали на месяц в Кисловодск. А позже я узнал, что Растяма перевели в 5-й, отцовский, цех, где зарплата повыше. И не на «торшеры» – таскать «блины», а учеником, его взял к себе в ученики лучший токарь завода! С Эльдаром и Виктором они подружились.
Больше я ничего не знаю о своем школьном друге-второгоднике. Так уж сложилась жизнь. Но и благодаря ему в том числе я осознал, что бить человека в спину – один из тяжких грехов. Это раз. И еще. Говорят, от сумы и от тюрьмы не зарекайся. Наверное. Но все же, хочется верить, что человек и сам выбирает свою судьбу.
Пощечина
Славик сидел, подоткнув ладонью полыхающую румянцем щеку, еле сдерживая слезы, делал вид, что углублен в учебник истории древнего мира. Одноклассники за соседними партами глазели на него, перешептывались и перехихикивались между собой. А ему было обидно. Пять минут назад он получил первую в своей жизни пощечину. Звонкую, унизительную, а главное – незаслуженную.
Нет, ну скажите, за что?
Если подумать, всё началось месяца за четыре до пощечины. Их пятый «б» был обычным классом в обычной средней школе. Разве что учителя на собраниях в один голос говорили родителям: Класс «сильный», но – «недружный».
Большинство нынешних пятиклашек знали друг друга аж с младшей группы детского сада, когда они вереницей усаживались на зеленые эмалированные горшки.
Потом почти вся их группа-«подготовишка» перекочевала в первый «б», где который год грызет гранит гениальных гитик. Вот сидят они в три ряда, правда, не на детских горшках, а за исписанными шариковыми ручками зелеными партами. Уж какая тут дружба-то за десяток «горшок к горшку» лет! Славик где-то вычитал, что даже космонавты за время полета друг другу надоедают!
Может быть, потому и не было в их классе всяких там «лямуров-тужуров», пока не угораздило злосчастного Елисеева влюбиться в Маринку Зябликову. Да не просто влюбиться – втрескаться по уши!
Собственно, влюбляться-таки уже стало в кого. Неприметная со времен эмалированных горшков Зябликова не вдруг, но быстро принялась расцветать и хорошеть. И уже не безобразили ее фигуру ни коричневое форменное платье с белым воротничком, ни черный фартук, ни нитяные коричневые колготки. Аккуратненькая такая стала, с намечающимися «где надо» выпуклостями, с волосиками, собранными на затылке в каштановый хвостик… Шея у Зябликовой приобрела грацию, изящность, глазки поголубели.
Короче, наш «королевич Елисей» ей и в подметки не годился. Ну не было в нем ничего примечательного кроме жестких темно-синих джинсов «Levis», привезенных ему из плаванья дядькой.
И вот, пошло-поехало! Стал Елисеев ежедневно, хотя и робко,