– Что, не успели отремонтировать твой карбюратор?
– Не мой карбюратор, а карбюратор моей машины, – с грустной усмешкой поправила Яна. – И я понятия не имею, успели или не успели они его отремонтировать. У них здесь закрыто.
– Вот черти, – беззлобно выругался Евгений. – А ты им звонила?
– Да незачем им звонить. У них там милиции полным-полно вокруг станции. Отцепили, никого не пускают. Не знаю, что случилось… Да и какая разница. Придется теперь, хочешь, не хочешь, ехать домой на маршрутном такси. Или на автобусе.
– Лучше все же на маршрутном такси, чем на автобусе. В автобусах толкучка и кошельки всегда вытаскивают. А вообще, хочешь, я за тобой приеду?
– Да брось, – отмахнулась Яна. – Сама доберусь. Здесь ехать-то всего минут двадцать.
– Тогда я тебя встречу. На остановке.
– Смешной ты. Неужели думаешь, я сама от остановки до дома не дойду?
– И не спорь! Пусть я смешной, но на улице, между прочим, уже темно. И я тебе не позволю ходить одной по темной улице. Даже от остановки до дома.
Она тихонько засмеялась в трубку, так, как смеялась всегда, когда хотела его отругать, а вместо этого целовала.
– Ладно, – согласилась она. – Позвоню. Если ты считаешь, что по дороге от остановки до дома меня будет ждать целая банда вооруженных грабителей – вдвоем с ними будет бороться веселее, правда?
– Правда, – успокоившись, согласился Евгений. – Намного веселее.
Она снова тихо засмеялась и отключилась.
Евгений постоял еще несколько секунд возле телефонной базы, раздумывая, как бы теперь получше все устроить. Первоначально планировалось, что он спрячется на кухне, едва услышав, как поворачивается в замке ключ. И появится только в тот момент, когда Янка, включив свет в гостиной, ахнет и уже начнет потихоньку ругаться. Подойдет сзади, обнимет ее за плечи, и…
Теперь в первоначальный план пришлось внести некоторые коррективы.
Впрочем, от этого суть не менялась.
На улице по-прежнему шел дождь, противный и колючий. Ветер срывал с деревьев мокрые желто-коричневые листья, которые в темноте ноябрьского вечера казались растерянными крошечными птицами, потерявшими ориентир в полете. В сточных трубах бурлила вода, свет фонарей отражался мутными бликами в глубоких и мутных лужах. На душе почему-то стало тоскливо.
Это был его самый нелюбимый месяц, ноябрь.
И дело было даже не в погоде. Просто ноябрь всегда получался какой-то невезучий. Почти каждый год именно в этом месяце случалась какая-нибудь неприятность, и со временем Евгений уже научился ждать неприятностей от ноября, принимая их, как неизбежность. Как будто судьбе угодно было именно этот месяц выбрать в качестве «расчетного»: