Может, и не в профессии моей было дело. Может, это и не главное.
И не в том только, что ей на мне хотелось сорвать злость. Она и на себе ее срывала – так мне казалось. Срывала на себе, чтобы сорвать на мне. Носила эту жуткую одежду, волосы раз в месяц перекрашивала в другой цвет, заставляла их топорщиться на манер старой щетки. Как ее в школе терпели, не понимаю – правда, мы получали оттуда письма насчет приличий по части одежды и внешности. А я-то ведь был полицейский. Блюститель порядка. А Рейчел прочили в заместители директора. Что странно, училась Элен совсем даже неплохо.
Чего не скажешь обо мне в школьные годы. Оценки хуже некуда.
(Я, конечно, рассказал сейчас Элен большую часть, почти все рассказал.)
Потом воткнула себе сбоку в ноздрю украшение. Потом другое в другую ноздрю. Тогда это еще не стало чем-то вроде униформы.
Ее нос, ее дело. Но по выходным отправлялась гулять с какой-то девчоночьей компанией – кто они такие, мы не знали – и, случалось, не ночевала дома. Полицейская должность не избавляет от беспокойства – добавляет, если уж на то пошло. И я, случалось, думал, что рано или поздно мне придется вызволять ее из какой-нибудь каталажки. Я в полиции, она в каталажке. Наркотики, что хотите. И это будет для нее самое клевое, ее день. Наилучшее воздаяние.
Поэтому, когда оскандалился я, а не она, когда меня выгнали со службы, когда я оказался на поверку недобросовестным полицейским, плохим полицейским (хотя в чем-то плохим, а в чем-то и нет – ведь дослужился же до детектива-инспектора), от нее можно было ждать торжества, злорадства.
Но поди угадай, чем такое отзовется. Если полицейский – это плохо, то плохой полицейский… Минус на минус – что в итоге?
Мы оба знали, чем это отозвалось в ее матери. Почти мгновенно Рейчел решила, что я не просто плохой полицейский – что я еще и плохой муж, что я вообще плохой. Решила, что больше я ей не нужен, и пошла отдельным путем. Вот чем в ней отозвалось. И можно было подумать, что Элен от нее не отстанет.
Но к тому времени она кончила школу и перестала жить дома. Уже пошла своим особым путем (что, откровенно говоря, принесло некоторое облегчение). Училась теперь в колледже, в художественном колледже – не такая уж, значит, сорвиголова. Под вызывающим наружным слоем – прилежная ученица, которой особенно хорошо давались теория и история искусств.
Впрочем, даже это она превращала в палку, чтобы при случае меня ударить. Меня, безмозглого тупицу из полиции.
(Хотя я тоже в свое время учился в колледже – в полицейском, с освобождением от работы на учебные дни. Потел на полицейских экзаменах.)
В искусстве, каюсь, я мало что понимал и невысоко его ставил. В разглядывании картин большого смысла не видел. Как и в том, чтобы их малевать. Хотя, если бы дошло до такого разговора, я сказал бы Элен, что затем-то полицейские и нужны: чтобы законопослушные люди могли спокойно ходить в картинные галереи и разглядывать, что там висит. И всем остальным заниматься. Втыкать