Таким был замысел грандиозной композиции, которую Ривера взялся выполнить для гигантского вестибюля Рокфеллеровского центра. С энтузиазмом взявшись за работу, художник стремительно заполнял стену видениями, которые были бы уместны на полях «Творений» Хлебникова. В центре фрески стоял будетлянин – кумир грядущего. От зрителей его отделяла напоминающая пропеллер фигура. В правом углу сосредоточилось пролетарское настоящее, в левом – буржуйское прошлое. Все бы ничего, но Ривера от символов перешел на личности. Его буржуи играли с дамами в карты и пили коктейли. Один из них был сам основатель финансовой империи. Воинственный трезвенник, Джон Рокфеллер отличался невыносимыми пуританскими добродетелями. В его поместье Кукуит я видел нарядную залу, где гости танцевали лишь тогда, когда хозяина не было дома. Представить его со стаканом за картами значило намеренно оскорбить клеветой заказчиков. Не боясь усугубить конфликт, Ривера написал в правом, оптимистическом углу фрески Ленина. Узкоглазый, похожий на индейца, он смотрел на зрителя с экрана «телевизионной машины».
Нельсон Рокфеллер написал художнику письмо, в котором, восхищаясь проектом, просил убрать сходство с конкретными людьми. Но Ривера не мог остановиться. К тому времени его уже выгнали из мексиканской компартии за критику Сталина. Теперь вся его революционная репутация оказалась под угрозой. Ленин был оставлен, и фреску распылили.
До нас дошли сделанные тайком фотографии. К тому же на выплаченный сполна гонорар Ривера повторил фреску в Мексике. Но в истории искусств казус остался трагедией. Сам Ривера сравнивал свою работу с Сикстинской капеллой, роспись которой владелец (Ватикан?) решился смыть, оставив человечество без шедевра.
Рокфеллеры не оправдывались – ни тогда, ни сейчас, хотя могли бы. Интересно, что бы было, если бы речь шла не о Ленине, а о Гитлере? Согласились бы мы терпеть его портрет в центре Нью-Йорка, Лондона, Парижа, Москвы или уж тем более Берлина? Что, если бы Гитлера написал Пикассо? Матисс? Малевич? И каким гением надо обладать, чтобы художник заставил нас забыть о модели ради автора?
Алфавит Шагала
– Оксюморон, – сказал Эпштейн, когда мы с ним подходили к Еврейскому музею Нью-Йорка, – такого, в сущности, не может быть.
– Конечно, – согласился я, – музей нарушает вторую заповедь: «Не сотвори себе кумира».
– Поэтому, – неожиданно заключил Миша, – среди мастеров авангарда столько еврейских художников. Борясь с ортодоксальным подсознанием, они не решались изображать мир таким, каким он создан, чтобы не вступать в конкуренцию с Богом. Отсюда деформации видимых образов, которые, собственно,