пять лет больше. Сам вылетел через лобовое стекло, резко затормозив. Нужно было пристегнуться. Кровоизлияние в мозг и все тридцать восемь лет канули в небытие. Он приходит каждый день к ней в палату и просто смотрит. Она кричит, говорит убираться, бросает в него вещи, дрыгает ногами и руками, все еще не имея сил встать самостоятельно, зовет на помощь медсестру, но когда та приходит, его уже нет, она снова кричит, и медсестра, сердито покачивая головой, что-то вкалывает в вену. Накатывает волна необъяснимого спокойствия, веки тяжелеют, она засыпает и видит тот самый грузовик. В голове проецируются образы изувеченных тел, и она не может выбраться из закольцованного кошмара под действием лекарства. Одна из самых изощренных пыток собственного сознания. Она просыпается, как будто резко вынырнув из воды, и плачет, плачет, плачет. Руки и ноги лежат неподвижно. Входит медсестра, ругается который раз, но она не понимает ее слов, не придает им смысла, не слышит. Она чувствует костлявые, шершавые руки, пальцы, закрывающие ей уши. Кто-то пытается пробраться внутрь, кто-то крадет ее мысли. Это не медсестра, хотя в палате только двое. Это что-то не хочет, чтобы она понимала происходящее. Хриплым сдавленным голосом она просит это убрать, убрать руки с ушей. Медсестра меняет капельницу, ее состояние резко меняется, жар растекается по всему телу, но голова остается холодной. Руки, прежде закрывающие уши забираются внутрь все глубже. Теперь что-то внутри. Она в искусственном плену разрушенного медикаментами и отчаянием подсознания.
28 декабря 1998 года, 19:36 вечера.
Она сидит у себя дома в пустой однокомнатной квартире на окраине города. Соседи любезно вставили ей окна, пока она лежала в больнице. Она завернулась в одеяло и выпивает уже четвертую двухлитровую бутылку воды, ведь скоро идти на взвешивание. Если врачи узнают, что за последние три недели она потеряла еще 22 килограмма, её запрут опять, закроют в палате с такими же как она хрупкими и сломленными. Зеленые глаза ее потускнели, серая кожа обтягивала ломкие кости, а она видела толстые ноги и с отвращением разглядывала в зеркало "толстое лицо" с впалыми щеками, острым подбородком. Когда-то длинные густые каштановые волосы спадали на ровные плечи и вились крупными кудрями до поясницы, а сейчас грязные и редкие едва ли достают до плеч, прилипают ко лбу.
Она вспоминает, как папа давно, лет пятнадцать назад, брал ее на руки, щекотал и она смеялась тем задорным смехом, которым всегда смеются маленькие дети, вырывалась и убегала, а он, сам высокий и крупный мужчина, делал небольшие шаги, делая вид, что не может догнать её. Мама ласково обнимала её, брала на руки и кружила. "Умничка моя",– говорила мама, по-доброму улыбаясь. Она также улыбается нахлынувшим воспоминаниям и снова смотрит в зеркало. Она с ужасом понимает, что ничего не осталось уже от ее красоты, исчезли милые мамины черты, стерты и строгие папины. Впервые за несколько месяцев она произносит хриплым, ослабевшим голосом: "Хочу есть. Надо".
По телу ее бегут мурашки, руки предательски дрожат, но
