– А разве халдеи не истязали тело Иерусалима, тело Египта, тело Ассирии, тело Мидии, тело Персии, тело земли лидийцев и земли аммонитян? И разве ты за это считал Гамаданов преступниками? Напротив, ты, как и все халдеи, считал их победителями и героями. Такими же героями считает вся Персия и сыновей рода Устигов.
Старый Гамадан смотрел на дочь широко раскрытыми от удивления глазами, так как до сих пор ему не приходилось слышать от нее ничего подобного.
– Ответь мне, отец: как одни и те же поступки можно считать и героизмом, и преступлением? Или зло только тогда зло, когда оно исходит от других народов, а не от халдеев? А если его совершают сыны Вавилона, это подвиг? Будь же справедливым, отец.
– Где ты набралась таких речей, Нанаи? – спросил вконец пораженный Гамадан.
Гораздо мучительнее, чем рана на плече, ныла ее душа. С детских лет ее приучали к мысли, что преданно любить Вавилонию можно, только ненавидя все чужеземное. И она верила этому до сегодняшнего дня и вот за одну ночь убедилась в том, что ненавидеть чужое – еще не значит любить свое. Такая любовь далека от подлинной. Неоценима в жизни только любовь, которая учит любить все хорошее и отвергать дурное, не делая различий между своим и не своим. О такой любви мечтает Нанаи и за нее молится великим богам доброты. Гамадан же, который сгорбившись сидит у порога, обращается к богам гнева и мести и просит вернуть Нанаи с пагубного пути.
– Нанаи… ты… ты, видать, помешалась, – заикаясь бормотал Гамадан, – ты сошла с ума. Всемогущий Энлиль покарал нас, ибо меч человека коснулся его священного тела. Я завещал тебя Вавилонии, и ты не смеешь принадлежать больше никому. Боги призовут тебя в свое царство. Но пока этого не случилось, исполни свой долг. Ты должна выдать этого персидского шакала Вавилону.
– У Вавилона нет прав на Устигу, – возразила она.
– Вот как?
– Да, у Вавилона нет прав на Устигу, но если я захочу, я отдам его в руки только одному человеку в Вавилоне, по имени Набусардар.
– Набусардар! – потрясенный, повторил Гамадан.
– Да, я выдам его Набусардару, но при условии, что он поручится мне своей жизнью. Если он его нарушит, то падет от руки Гамаданов.
Она произнесла это с такой непреклонностью, что старик поспешил убраться с порога, словно это его должен был поразить клинок Нанаи.
– Приближается день, когда ты обязался сообщить в Вавилон о персидских лазутчиках. Ты прав, слово надо сдержать. Отправляйся в Вавилон и расскажи все Набусардару. Если он поручится жизнью за жизнь Устиги, я выдам ему князя.
– Боюсь, после такой вести мне самому несдобровать.
– Тебе нечего бояться. Набусардару выбирать не приходится, и он рад будет заполучить Устигу любой ценой. Так что он не только не расправится с тобой, но, будь это в его власти, наденет тебе на голову царский венец.
В тоне ее сквозила насмешка: она сердилась на Набусардара за то, что он остался глух к ее любовным излияниям, а она проявила столько любви к нему, когда разговаривала с его гонцом, который обещал все передать Набусардару. Ни за что на свете никому она не открыла