– Останься! Мне грустно. Не оставляй меня одну! Я боюсь ночи.
До ночи было еще далеко, стоял знойный полдень. На полях все замерло, все отдыхало, даже рабы. Рабочий скот и стада вместе с пастухами искали убежища в тени деревьев и кустарников. Жизнь словно остановилась, весь край застыл под палящим солнцем. Только в руслах каналов лениво текла желтоватая вода, перемешанная с речной глиной и песком пустыни.
Устиге было приятно услышать от Нанаи это «останься». Тем не менее он вышел взглянуть, что делается в соседней комнате, где слуга усердно ткал ковер из пестрой пряжи. Устига намеревался тут же вернуться, но слуга задержал его, упорно убеждая дать девушке яд и бросить труп коршунам, а не спасать ее. Они пригрели змею на своей груди, чтобы потом она ужалила кого-нибудь из них в самое сердце.
– Почему ты не доверяешь мне? – укоризненно перебил его Устига.
– Ты безрассуден, господин. Как ты мог поверить, что у тигра вдруг родится ягненок? Или тебе доставляет удовольствие укрощать хищную тварь? Я знаю, ты бесстрашен и отвага твоя не имеет границ, но, может быть, хоть изредка стоит прислушаться к совету слуги.
– Я не забываю об опасности, но надо ли действовать против врага только силой оружия, если можно завоевать его сердце?
– Моя мудрость против твоей, князь, словно маленький камешек против горы, а потому поступай, как находишь нужным.
Он отвернулся и, схватив ножницы, неверной рукой отрезал конец нитки, давая понять, что прекращает спор.
Он продолжал вязать узел за узлом, как бы махнув рукой на весь белый свет. Но в душе огненной точкой тлела тревога. На своем веку он перевидал немало трагедий. И потому заранее страдал при мысли, что и с Устигой может приключиться беда. Упрямство Устиги причинило ему боль, как будто в душу насыпали раскаленных угольев.
Устига спокойно вернулся в комнату к Нанаи. Задернул за собой занавеску из грубой шерсти, закрывавшую вход, и приблизился к ее постели.
Пока его не было, Нанаи вернулась в мыслях к Набусардару и к тому, что она говорила его гонцу в Оливковой роще. Гонец обещал подать ей весть в самом скором времени, если только господин его отнесется к этому благосклонно. Но дни проходили, принося новые события, а из Вавилона никто не являлся. Гамаданы отличались терпением, и она не уставала надеяться. Не сегодня, так завтра. Быть может, завтра.
Поэтому, едва Устига переступил порог, она спросила его:
– Долго ли ты будешь держать меня здесь?
– Завтра слуга отведет тебя домой, к отцу, нам повелевают сделать это наши обязанности. Не будь их, могло случиться иначе.
– Например…
– Ты могла бы решить сама, – ответил он и присел на край ее постели, – ты могла бы остаться здесь навсегда.
– Где «здесь»?
– Здесь, с нами, со мной.
– Я не знаю, где я, и не знаю, кто ты.
– Известно ли в роду Гамаданов слово «честь»?
Этот вопрос поразил ее, как поражает внезапный луч света в темноте.
– Тебе