В театр жизнь превратив в стенах своей квартиры,
Он сам себя окрестил великим спасителем мира.
Творец лукавых идей, придумщик новых обрядов,
Автор и лицедей причудливой клоунады,
Уж так угостить он мог свежей своей находкой,
Как будто ее Господь Бог
испек на своей сковородке.
Там рыбы плыли в облаках
с хвостами из ярких перьев,
Слоны на длинных ногах
трубили в кронах деревьев,
Пронзали пики усов
с портретов маркизов и графов,
Бродили средь диких лесов пылающие жирафы.
Но так от века велось,
в испанских старых поверьях,
Хлебами время свелось на ветках сухих деревьев,
В волшебных и вещих снах
терялись люди беспечно,
Сады в бумажных цветах их увлекали в вечность.
И как-то бродя в раю нескромных нагих видений,
Он встретил музу свою в саду земных наслаждений,
Но словно его появленья
всю жизнь с надеждой ждала
Со дня своего рожденья Елена – Леда – Галá.
Служанка, мать и жена открыла рая земного
Ворота, и в даль она Дали возносила как бога.
Среди беспутных друзей
хранила от бурь житейских
Лошадка волжских степей,
колдунья полей Елисейских.
Пары дружней не сыскать.
Судьба щедра на подарки,
Если ее оседлать. В проем Триумфальной арки
Фортуны катил колесо,
разглядев в волшебную призму
Его талант Пикассо, бессменный создатель измов.
И всходит славы звезда за яркий талант в награду,
В соперниках города в их честь устроить парады.
Мир покорен. У ног слава кружит болидом,
В моду входящий слог —
всесильный «Dollars Avida»
Сладкий монетный звон звучит на всех вернисажах,
Публику тешит он скандалом, ажиотажем,
Только о нем разговор и гордо идет по сцене
Художник-торреадор – взъяренный бык на арене.
Кто знает, какой узор вышивает властитель мира,
Как старый ненужный сор
мы сметаем прежних кумиров.
Гаснет свет. Тишина, покой.
Спущен занавес сверху узорный.
Арлекин усталой рукой
грим смывает в своей гримерной.
Марионеткой на нитках, сжимающихся в гармошку,
Можно в расшитой визитке
в гости к смерти прийти понарошку,
Над шуткой твоей удачной
она весело будто хохочет,
Но оскалится мрачно, когда ты того и не хочешь.
Потускнеет глянец и лак
на лучших твоих картинах,
Черным гробом замрет Кадиллак,
запутавшись в паутине,
По ночам будет трубно ржать
чучело лошади белой,
День и ночь слезой истекать великан —
над усопшим телом.
А в Пуболе две гладких плиты,
где тень сложилась густая,
Ей одну предназначил ты, другая совсем