Мгновенья – тягуче длинные… Удары сердца – гулкие, как удары молота…
Слепень наслаждается эффектом и не спешит отдавать последнюю команду, переводя взгляд с неподвижного лица Михалыча на бледную, как мел, физиономию Артёма. Не знаю, какое лицо у меня… Врядли, более беззаботное…
– Собаки лучше людей, – голос звучит ровно, словно на лекции в универе, – Знаете, когда я по-настоящему это понял? В первую зиму. Когда все мои умерли… Я дотянул до февраля. В феврале в Хамовниках открылась корейская забегаловка. «Взлетающий дракон»… Там на задворках был мусорный бак. Мне повезло. Корейцы не голодали. Неделю я и еще пара дворняг кормились объедками…
Он морщит лоб:
– Не понимаю, как им удалось выжить. Да ещё рядом с корейским рестораном. Собачье мясо куда приятнее крысиного. Вероятно, это были последние собаки кварталов на десять в округе.
На лице «философа» – мечтательное выражение:
– Знаете, в нашей стае было полное взаимопонимание. После обеда втроем мы залезали в подвал, вместе грелись у костра и спали, сбившись в комок… Они были очень умными, эти псы. Никогда не лаяли и всё понимали без слов – когда надо затаиться и когда бежать… Одного я называл Тузик – он был маленький, смешной и лохматый. Второй, Шарик – крупнее… Только собака умеет быть другом… Не человек…
Слепень затихает. Он кажется вполне нормальным. Разве что, усталым. Наверное, ему давно хотелось выговориться. И наконец-то рядом – подходящие собеседники. С ними можно быть искренним. Никому и ничего они уже не расскажут…
«Философ» гладит собачьи спины. Из огромных пастей тянутся нити слюны…
Неужели сейчас?
У Артёма заметно трясётся колено. Старик – неподвижен, как камень. Почему мы молчим? Надо говорить. Пока длится разговор – мы живём.
– И что же было дальше? – выдавливаю я, не узнавая собственного голоса.
Кошмарные псы рычат. А тонкие губы «философа» складываются в ухмылку:
– Дальше хорошее кончилось. Потому, что появились люди. Двое. Не таких, как я… Эти умели выживать в новой Москве. Я был почти доходяга, а они, наверное, целую зиму что-то жрали. Мне пришлось худо. Снег подо мной растаял от крови… От моей крови. Люди не прощают слабости…
Взгляд «философа» устремлён сквозь нас. Его длинные пальцы, будто живущие сами по себе, от щеки скользят вверх по шевелюре. Там – останавливаются. Подрагивают, словно паук, забравшийся к нему на темя…
– Эти двое меня бы убили. Если бы не мои собачки… Как-то раз корейцы чуть не выловили Тузика – с тех пор я один ходил за едой. Псы ждали в убежище. Они никак не могли видеть… Но почему-то оба оказались рядом. Я видел – Шарик прыгнул. Хотел взять за горло… Он бы сумел – если бы не поднятый воротник. А Тузик вцепился второму в руку. У этого второго оказалась бритва…
Губы Слепня болезненно вздрагивают:
– Собачий скулёж… До сих пор – в ушах… Пока резали моих псов,