Но жить, дышать всей грудью.
До пят на мне рубаха,
И вдох глубокий труден.
Наконец трубочку из живота убрали, фистула затянулась, и ее выписали из этой больницы, по-прежнему лежачую, положили на носилки и внесли в «скорую», чтобы транспортировать в другую больницу. День был солнечный, стоял сильный мороз, на дороге сверкал гололед. Ксения вцепилась от страха в носилки: а вдруг авария? Умирать она уже не хотела, в ее жизни появился смысл: стихи. Теперь ей не надо было мучиться от того, что не с кем поделиться мыслями, чувствами. Бумага заменит ей и друга, и любимого. Так было всегда и в детстве, и в юности и будет дальше. Ей суждено быть одной. Какое счастье жить на свете! Страх прошел, и она всей грудью вдыхала резкий морозный воздух.
Когда в приемном покое из ее истории болезни узнали, кто она, то есть, где работает, поднялся небольшой переполох. К ней спустился сам зав.отделением и предложил отдельную палату.
– Спасибо, я хочу в общую, – вежливо отказалась Ксения от привилегии сотрудника правительственного учреждения.
Ее поместили в общую, самую светлую и теплую палату, прикатив туда спецкровать, единственную среди десяти коек, застелили ее новым набором белья, положили два матраца, две подушки и принесли второе одеяло. Одним словом, соорудили ложе для принцессы из Совмина. Больные взирали на кровать и на нее в некотором недоумении, если не сказать с враждебностью: мол, что за цаца такая. У всех в палате были обычные железные койки с одним матрацем, одной подушкой и ветхим бельем. Ксения, надышавшись морозного воздуха, крепко уснула, не подозревая, какая атмосфера образовалась после ее появления в общей палате.
Ее разбудила соседка слева, слегка тронув на плечо.
– Обход, – шепнула она.
Ксения проснулась и, пока группа врачей медленно приближалась к ее кровати, наблюдала за шествием во главе с профессором, хирургом-травматологом. Все врачи были мужчины, и все не старше 35–45 лет, крепкого телосложения, с мужественными лицами. Профессор осмотрел ее бедро лично, слегка нахмурился и спросил:
– Как себя чувствуете?
– Неплохо.
– К операции готовы?
– Доктор, а нельзя без операции? Нога не болит.
– Вы сомневаетесь в необходимости оперирования? Сегодня же на снимок! – коротко и властно бросил он заведующему отделением.
Ее свозили на снимок, взяли все анализы. Она лежала молча и одиноко, одна со своими мыслями. Обычно к новеньким сразу кто-нибудь подходит, расспрашивает, кто, откуда, с чем поступил. К ней никто не подходил. Может, вид ее не располагал к общению; может, причина была в особом к ней расположении врачей. Она была погружена в собственные мысли, почему-то надеясь, что операции не будет. Как только у нее зажил шрам на животе, срослась седалищная кость, она, оберегая правую ногу, могла спать на левом боку и на животе, в своей любимой позе, и потому, вероятно, решила, что почти здорова. Сказалась, конечно, и усталость от боли, от разных неудобств, типа судна. Вечером к ней пришли мать с отцом, которому наконец-то осторожно рассказали, что же все-таки случилось с единственной дочерью.