Миссия «Двойник». Александр Терентьев

самых ворот печи для обжига огнеупорного, особой прочности кирпича раздались возмущенные крики и шум – явно затевалась драка среди заключенных. Шорохов, предвкушая новое, такое приятное развлечение, ухмыльнулся и, напуская строгость на лицо, неторопливо направился к нарушителям спокойствия и трудовой дисциплины. Как любит повторять лагерфюрер – «Орднунг мусс зайн!» Почему-то вспомнились слова, что сказал батя когда-то в тридцатом, когда пришел домой в чужом новом тулупчике и выложил на стол большущую краюху, кусок сала в тряпице и шлепнул по столешнице бутылкой хорошей, прозрачной самогонки: «Вот, учись, сына! Каждый жрет свой хлеб, а кто поумнее – еще и чужого прихватит! Держись поближе к власти – любой! – и всегда сыт будешь, и людишки к тебе со всем уважением… Кто я был? Да тьфу! – пастух и пьяница. А теперь я, как я есть самый пролетарский елемент, в сельсовете заседаю. Власть! И тех, кто вчера плевать на меня брезговал, я сегодня в бараний рог гну!.. Раньше они меня и Гришкой-то разве что по праздникам большим обзывали, а теперь кланяются, суки, да Григорием Филипповичем величают! Во как…» Прав был батя, ох, прав! Не гляди, что простой пастух, а большого ума был человек! Умному да хитрому при любой власти можно жить сладко…

      – А ну стоять! Что, здоровья до хрена? На драку потянуло? – Шорохов обвел враз притихших пленных тяжелым взглядом… Где-то тут эта падла крутилась – Тохадзе. Он все тогда видел, наверное, хоть и раненный был. Не сдох, собака, выжил, и ранение нипочем – как конь здоровый, работает… Давно его пора к ногтю, да все руки не доходили да случая не было. Счас за все посчитаемся, товарищ младший лейтенант… Ну тут же был! Где ж ты, кацо?..

      Каленый темно-красный кирпич с силой глухо стукнул Шорохова сзади, и мир, где вновь удалось так удачно пристроиться, взорвался, вспыхнул и… наступила тьма.

      – Быстро! На вагонетку его давай… Да быстрее же вы! Не дай бог, шарфюрер вернется – тогда всем хана! Без всяких следствий и судов на месте пристрелит – у них это быстро…

      Трое военнопленных мгновенно уложили тяжелое, бесчувственное тело бывшего политрука на днище площадки-вагонетки и торопливо заложили сырыми кирпичами – с виду получился самый обычный штабель, готовый к отправке в печь. Молодой парнишка с приметным шрамом вдоль щеки подхватил с земли плетку и засунул куда-то в глубь штабеля:

      – Во, а то ему там без инструмента скучно будет… Опять же – как ее… улика!

      Вагонетка неторопливо вкатилась в огнедышащее нутро печи вместе с десятком таких же штабелей, и железные двери вновь наглухо закрылись. Зашумели моторы поддувов, резко поднимая температуру, и жадное до работы пламя деловито начало прожигать темно-красную глину кирпичей-сырца до звонкой крепости хорошей керамики…

      Тохадзе устало вытер мелко трясущейся ладонью горевший лоб и переглянулся с товарищами.

      – Зараза, сил совсем нет… руки ходуном. Он там что-то про огонек болтал? Ну вот ему и огонек… Там печка-то не обычная, а помощнее раза